Великие писатели мира
Содержание
Несколько вступительных слов
ПИСАТЕЛИ АНТИЧНОСТИ
Гомер (VIII век до н. э.)
Сапфо (ок. 650 до н. э. — ?)
Эзоп (VI век до н. э.)
Эсхил (525–456 до н. э.)
Софокл (496–406 до н. э.)
Еврипид (484–406 до н. э.)
Аристофан (ок. 446 до н. э. — 385 до н. э.)
Гай Валерий Катулл Веронский (ок. 87 — ок. 54 до н. э.)
Вергилий (70–19 до н. э.)
Гораций (65–8 до н. э.)
Овидий (43 до н. э. — 18 н. э.)
СРЕДНИЕ ВЕКА. ВОЗРОЖДЕНИЕ. XVII ВЕК
Ван Вэй (699 или 701–759 или 761)
Фирдоуси (ок. 940–1020 или 1030)
Омар Хайям (ок. 1048 — после 1122)
Данте Алигьери (1265–1321)
Франческо Петрарка (1304–1374)
Джованни Боккаччо (1313–1375)
Франсуа Вийон (1431 — после 1463)
Франсуа Рабле (1494–1553)
Ронсар (1524–1585)
Мигель де Сервантес Сааведра (1547–1616)
Уильям Шекспир (1564–1616)
Джон Мильтон (1608–1674)
Жан-Батист Мольер (1622–1673)
Басё (1644–1694)
XVIII ВЕК
Джонатан Свифт (1667–1745)
Вольтер (1694–1778)
Гавриил Романович Державин (1743–1816)
Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832)
Роберт Бёрнс (1759–1796)
Фридрих Шиллер (1759–1805)
XIX ВЕК
Иван Андреевич Крылов (1769–1844)
Вальтер Скотт (1771–1832)
Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822)
Василий Андреевич Жуковский (1783–1852)
Джордж Гордон Байрон (1788–1824)
Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829)
Оноре Де Бальзак (1799–1850)
Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837)
Евгений Абрамович Баратынский (1800–1844)
Виктор Гюго (1802–1885)
Александр Дюма (1802–1870)
Федор Иванович Тютчев (1803–1873)
Наш век
Ганс Христиан Андерсен (1805–1875)
Эдгар Аллан По (1809–1849)
Николай Васильевич Гоголь (1809–1852)
Чарлз Диккенс (1812–1870)
Иван Александрович Гончаров (1812–1891)
Михаил Юрьевич Лермонтов (1814–1841)
Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883)
Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892)
Гюстав Флобер (1821–1880)
Шарль Бодлер (1821–1867)
Николай Алексеевич Некрасов (1821–1878)
Федор Михайлович Достоевский (1821–1881)
Александр Николаевич Островский (1823–1886)
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826–1889)
Жюль Верн (1828–1905)
Лев Николаевич Толстой (1828–1910)
Эмили Дикинсон (1830–1886)
Николай Семенович Лесков (1831–1895)
Марк Твен (1835–1910)
Ги де Мопассан (1850–1893)
Артюр Рембо (1854–1891)
Артур Конан Дойл (1859–1930)
Антон Павлович Чехов (1860–1904)
Рабиндранат Тагор (1861–1941)
Редьярд Киплинг (1865–1936)
XX ВЕК
Джон Голсуорси (1867–1933)
Максим Горький (1868–1936)
Александр Иванович Куприн (1870–1938)
Иван Алексеевич Бунин (1870–1953)
Теодор Драйзер (1871–1945)
Гилберт Кийт Честертон (1874–1936)
Томас Манн (1875–1955)
Райнер Мария Рильке (1875–1926)
Джек Лондон (1876–1916)
Александр Александрович Блок (1880–1921)
Джеймс Джойс (1882–1941)
Франц Кафка (1883–1924)
Николай Степанович Гумилёв (1886–1921)
Анна Андреевна Ахматова (1889–1966)
Габриела Мистраль (1889–1957)
Борис Леонидович Пастернак (1890–1960)
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891–1940)
Акутагава Рюноскэ (1892–1927)
Марина Ивановна Цветаева (1892–1941)
Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930)
Георгий Владимирович Иванов (1894–1958)
Сергей Александрович Есенин (1895–1925)
Фрэнсис Скотт Фицджеральд (1896–1940)
Федерико Гарсиа Лорка (1898–1936)
Владимир Владимирович Набоков (1899–1977)
Эрнест Хемингуэй (1899–1961)
Андрей Платонович Платонов (1899–1951)
Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944)
Михаил Александрович Шолохов (1905–1984)
Александр Трифонович Твардовский (1910–1971)
Альбер Камю (1913–1960)
Николай Михайлович Рубцов (1936–1971)
Список литературы
НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Россия — страна литературная. Как говорил Василий Розанов: «Художественная нация. С анекдотом». У нас каждый — немного литературный герой и в то же время его автор. Оттого и тема эта — литература — всегда полемична. От одного только намерения назвать сто самых великих писателей уже рука дрожит и сердце замирает, потому что у каждого читателя всегда найдутся свои сто великих. За неназванных своих он может и к барьеру позвать.
В рассказе «Сколько Брокгауза может вынести организм» Михаил Булгаков поведал историю об одном молодом и упрямом человеке, который, мечтая стать образованным, отравлял жизнь библиотекарю, бесконечно приставая с вопросом: что ему читать? В конце концов, чтобы отвязаться, библиотекарь заявил, что сведения «обо всем решительно» имеются в Словаре Брокгауза и Ефрона (82 основных и 4 дополнительных тома).
Упорный молодой человек начал читать прямо с буквы «А». Уже со второго тома он как-то осунулся, стал плохо есть и сделался рассеянным, а на пятом с ним начали происходить странные вещи: «Так, среди бела дня он увидел на улице В., у входа в мастерские, Бана Абуль Абас-Ахмет-Ибн-Магомет-Отман-Ибн-Аль, знаменитого арабского математика в белой чалме»…
Да, нельзя объять необъятное. Разумеется, человечество подарило миру значительно больше великих, нежели представлено в нашей книге, поэтому назовем критерии, в соответствии с которыми мы составляли свою версию ста великих писателей.
Во-первых, писатели безоговорочно признанные всем миром, — Гомер, Данте, Сервантес, Шекспир, Лев Толстой, Достоевский и др. Во-вторых, те, чьи великие заблуждения повлияли на умонастроение человечества, как, например, Вольтер. И последнее, самое главное: писатели, книги которых обрели злободневность в русском XX веке, а также новые имена, к освоению которых мы только приступили и кому, на наш взгляд, удалось выразить идеи, ритмы, трагедии XX столетия — среди них можно назвать Андрея Платонова, Михаила Булгакова, Владимира Набокова, Георгия Иванова.
Наши очерки мы стремились приблизить к кратким жизнеописаниям, уделяя больше внимания биографии, нежели пересказу произведений. Жизнь — это судьба, а без судьбы, как известно, нет писателя, даже при условии его природной одаренности. Судьбы великих писателей часто не менее захватывающи, чем их произведения.
Любовь Калюжная
Читать содержание все сразу по порядку
ПИСАТЕЛИ АНТИЧНОСТИ
Гомер (VIII век до н. э.)
Гомер — имя поэта, которому приписываются великие древнегреческие эпопеи «Илиада» и «Одиссея». О личности, родине и времени жизни Гомера в древности и в новейшее время существовало множество разноречивых гипотез.
В Гомере видели то тип певца, «собирателя песен», члена «общества Гомеридов», то реально существовавшего поэта, историческую личность. В пользу последнего предположения говорит то обстоятельство, что слово «гомер», означающее «заложник» или «слепец» (на кимском диалекте), могло быть личным именем.
О месте рождения Гомера существует множество противоречивых свидетельств. Из различных источников известно, что семь городов имели притязания называться родиной поэта: Смирна, Хиос, Колофон, Итака, Пилос, Аргос, Афины (а еще упоминались — Кима, Иос и Саламин Кипрский). Из всех городов, которые признавались родиной Гомера, раньше и чаще всего встречается Эолийская Смирна. Вероятно, эта версия основана на народном предании, а не на домыслах грамматиков. В пользу версии о том, что остров Хиос был если не родиной, то местом, где он жил и творил, говорит существование там рода гомеридов. Эти две версии примиряет один факт — наличие в гомеровском эпосе и эолического и ионического диалектов, из которых ионический является преобладающим. Знаменитый грамматик Аристарх, исходя из особенностей языка, из характерных черт религиозных воззрений и быта, признавал Гомера уроженцем Аттики.
Мнения древних о времени жизни Гомера столь же разнообразны, как и о родине поэта, и основываются всецело на произвольных предположениях. Тогда как критики новейшего времени относили гомеровскую поэзию к VIII или к середине IX века до н. э., в древности Гомера считали современником, с одной стороны, Троянской войны, которую александрийские хронологи приурочивали к 1193–1183 годам до н. э.,[1] с другой стороны — Архилоха (вторая половина VII века до н. э.).
Сказания о жизни Гомера частью баснословны, частью представляют плод домыслов ученых. Так, согласно смирнскому сказанию, отцом Гомера был бог реки Мелета, матерью — нимфа Кретеида, воспитателем — смирнский рапсод Фемий.
Сказание о слепоте Гомера основывается на одном фрагменте гимна Аполлону Делосскому, приписывавшегося Гомеру, или, быть может, на значении слова «гомер» (см. выше). Кроме «Илиады» и «Одиссеи» Гомеру в древности приписывались так называемый «эпический цикл», поэма «Взятие Ойхалии», 34 гимна, шуточные поэмы «Маргит» и «Война мышей и лягушек», эпиграммы и эпиталамии. Но александрийские грамматики считали Гомера автором только «Илиады» и «Одиссеи», да и то с большими допущениями, а некоторые из них признавали эти поэмы произведениями разных поэтов.
До наших дней из упомянутых произведений дошли кроме «Илиады» и «Одиссеи» гимны, эпиграммы и поэма «Война мышей и лягушек». По мнению современных специалистов, эпиграммы и гимны — это произведения различных авторов разных времен, во всяком случае гораздо более поздних, чем время сложения «Илиады» и «Одиссеи». Поэма «Война мышей и лягушек», как пародия на героический эпос, уже по этому самому относится к сравнительно позднему времени (автором ее называли и Пигрета Галикарнасского — V век до н. э.).
Как бы то ни было, «Илиада» и «Одиссея» являются древнейшими памятниками греческой литературы и совершеннейшими образцами эпической поэзии мира. Содержание их охватывает одну часть великого троянского цикла сказаний. «Илиада» повествует о гневе Ахилла и возникших в связи с этим последствиях, выразившихся в гибели Патрокла и Гектора. Причем в поэме показан лишь фрагмент (49 дней) десятилетней войны греков за Трою. «Одиссея» воспевает возвращение героя на родину после 10 лет странствий. (Мы не будем пересказывать сюжеты этих поэм. У читателей есть возможность насладиться этими произведениями, благо переводы великолепные: «Илиада» — Н. Гнедич, «Одиссея» — В. Жуковский.)
Гомеровские поэмы сохранялись и распространялись путем устной передачи через профессиональных, потомственных певцов (аэдов), которые на острове Хиос составляли особое общество. Эти певцы, или рапсоды не только передавали поэтический материал, но и дополняли его собственным творчеством. Особое значение в истории гомеровского эпоса имели так называемые состязания рапсодов, устраивавшиеся в городах Греции во время празднеств.
Полемика по поводу авторства «Илиады» и «Одиссеи», полуфантастический образ Гомера породили в науке так называемый гомеровский вопрос (до сих пор дискуссионный). Он включает в себя совокупность проблем — от авторства до происхождения и развития древнегреческого эпоса, в том числе соотношения в нем фольклора и собственно литературного творчества. Ведь первое, что бросается в глаза в текстах Гомера — это стилистические приемы, характерные для устной поэзии: повторы (подсчитано, что повторяющиеся эпитеты, характеристики одинаковых ситуаций, целые описания одинаковых действий, повторяющиеся речи героев составляют около одной трети всего текста «Илиады»), неторопливость повествования.
Общий объем «Илиады» около 15 700 стихов, то есть строк. Некоторые исследователи считают, что эти стихи настолько филигранно построены в безупречную композицию, что такого не мог бы сделать слепой поэт, что Гомер все-таки вряд ли был слепым.
Давно подмечено, что автор «Илиады» потрясающе наблюдательный человек. Его рассказ очень подробен. Археолог Шлиман вел раскопки Трои, держа в руках «Илиаду» — оказалось, что ею можно пользоваться как географической и топографической картой. Точность прямо-таки документальная.
Отличает Гомера и гениальная картинность, которая создается драматично, экспрессивно, с использованием особых эпитетов. Вообще СЛОВО в поэмах Гомера особо значимо, он в этом смысле истинный поэт. Он буквально купается в океане слов и достает порой особенно редкие и прекрасные из них, и очень уместные.
Гомер замечательно подтверждает свои же слова.
Геннадий Иванов
Сапфо (ок. 650 до н. э. — ?)
О жизни великой поэтессы древности сохранилось очень мало сведений. Известно, что родилась Сапфо на острове Лесбос в аристократической семье. Из-за политических смут на Лесбосе Сапфо на некоторое время уехала в Сиракузы (Сицилия). Впоследствии вернулась на родину и жила в городе Митилене, в кругу молодых прекрасных подруг из знатных семей, которых она привлекала к занятиям поэзией, музыкой и танцами. Судя по высказанным в ее стихотворении взглядам и по достойным доверия свидетельствам, Сапфо вела безупречный образ жизни. Тем не менее злые языки позднейшего времени приписывали безнравственный характер ее отношениям с подругами, подобным дружбе Сократа с одаренными прекрасными юношами. По-видимому, именно тогда родилось понятие «лесбийская любовь» — от острова Лесбос. Некоторые исследователи считают, что на самом деле Сапфо возглавляла на Лесбосе женское содружество, сохранившееся как пережиток половозрастных объединений позднеродового общества. Участницы его называли себя «мусополами» и собирались в особом доме, где под руководством Сапфо разучивали песни для хорового исполнения и совершали обряды, связанные с культом Афродиты: поэтому-то тематика стихотворений Сапфо и была сугубо женской… Потом, когда родовые пережитки были забыты, поэтессе и стали приписывать любовь к женщинам.
Изображение поэтессы встречается на митиленских монетах. Сохранились также мраморные и глиняные копии знаменитой статуи Сапфо, изваянной Силанионом. Из стихотворений ее, разделенных александрийцами по числу муз на 9 книг, наибольшей славой пользовались эпиталамии и гимны.
(Перевод Вяч. Иванова)
Сапфо писала на эолийском диалекте. Ее стихи отличаются (к сожалению, до нас дошли только фрагменты ее поэзии) силой и искренностью чувства. Счастье, страсть, муки несчастной любви — основные темы Сапфо. При всем при том ее поэтический лозунг: «Жребий мой — быть в солнечный свет и в красоту влюбленной».
Греческая поэтесса воспевает женскую красоту, очарование стыдливости, нежности, девичьей прелести.
Сапфо высоко чтили в античности, ее называли десятой музой, Катулл и Гораций ей подражали.
Любовь
Красавице
Ожидание
(Перевод Вяч. Иванова)
Существует легенда о несчастной любви греческой поэтессы к корабельщику Фаону, необычайно красивому юноше, будто бы из-за этой любви она бросилась с Левкадской скалы и погибла. Исследователи считают, что это только легенда, Фаон — фигура вымышленная, и жизнь поэтессы закончилась естественной смертью, а не самоубийством.
Геннадий Иванов
Эзоп (VI век до н. э.)
Эзоп (Эсоп) считается родоначальником басни как жанра, а также создателем художественного языка иносказаний — эзопова языка, который не утратил своей актуальности с античных времен до наших дней. В самые мрачные периоды истории, когда за правдивое слово можно было лишиться головы, человечество не впадало в немоту лишь потому, что у него в арсенале был эзопов язык — оно могло выражать свои мысли, воззрения, протесты в сюжетах из жизни животных, птиц, рыб.
С помощью басен Эзоп преподал человечеству азы мудрости. «Используя зверей в том виде, в каком они и по сей день запечатлены на геральдических гербах, древние передавали из поколения в поколение великую правду жизни… — писал Гилберт Честертон. — Если рыцарский лев свиреп и страшен, он и впрямь свиреп и страшен; если священный ибис стоит на одной ноге, он обречен стоять так вечно. На этом языке, устроенном наподобие огромного звериного алфавита, выведены древнейшие философские истины. Подобно тому как ребенок учит букву „А“ на слове „аист“, букву „Б“ на слове „бык“, букву „В“ на слове „волк“, человек учится простым и великим истинам на простых и сильных существах — героях басен».
И это никогда не умолкавшее человечество, столь многим обязанное Эзопу, до сих пор точно не знает, существовал ли такой человек в действительности, или же это собирательное лицо.
По преданиям, Эзоп родился в VI веке до н. э. во Фригии (Малая Азия), был рабом, а затем вольноотпущенником. Некоторое время жил при дворе лидийского царя Креза в Сардах. Позднее, находясь в Дельфах, был обвинен жреческой аристократией в святотатстве и сброшен со скалы.
Сохранилась целая книга забавных рассказов о его жизни и приключениях. Несмотря на то что Эзоп, по легендам, был уродлив и горбат, к тому же и сквернослов, он сделался настоящим героем народных преданий, повествующих о его смелых выступлениях против богачей и знати, о посрамлении им ложной мудрости правящих верхов.
В книге немецкого археолога, историка и искусствоведа Германа Хафнера «Выдающиеся портреты античности» (1984) представлен рисунок на сосуде для питья, изготовленном в V веке до н. э. в Афинах (хранится в Ватикане). На нем гротескно изображен горбун визави с лисицей, которая, судя по жестам, о чем-то ему рассказывает. Ученые полагают, что на рисунке изображен Эзоп.
В этой же книге Хафнер утверждает, что в Афинах во время правления Деметрия Фалерского (317–307 годы до н. э.) статуя Эзопа, созданная Лисиппом, была помещена рядом с группой «Семь мудрецов», что свидетельствует о высоком почитании баснописца и два века спустя после его смерти. Считается, что при Деметрии Фалерском появилось и собрание басен Эзопа, составленное неизвестным нам лицом. «В таком составителе, по-видимому, было что-то великое и человечное, — как справедливо заметил Честертон, — что-то от человеческого будущего и человеческого прошлого…»
Под именем Эзопа сохранился сборник из 426 басен в прозаическом изложении. Среди них встречается много знакомых нам сюжетов. Например: «Голодная лисица заметила на одной лозе висящие гроздья винограда. Она захотела их достать, но не смогла и ушла, сказав про себя: они еще зелены». Или: «Волк увидел однажды, как пастухи в шалаше едят овцу. Он подошел близко и сказал: „Какой шум поднялся бы у вас, если бы это делал я!“»
Басням из этого сборника писатели разных эпох придавали литературную форму. В I веке н. э. этим прославился римский поэт Федр, а во II веке — греческий писатель Бабрий. В средние века басни Эзопа и Федра выпускались специальными сборниками и были очень популярны. Из них черпали сюжеты баснописцы нового времени: Лафонтен во Франции, Лессинг в Германии, И. И. Хемницер, А. Е. Измайлов, И. А. Крылов в России.
Из русских прозаиков наиболее виртуозно владел эзоповым языком М. Е. Салтыков-Щедрин. Его сказки «Премудрый пискарь», «Карась-идеалист», «Орел-меценат» и другие — прекрасный образец эзопова мастерства.
Любовь Калюжная
Эсхил (525–456 до н. э.)
«Когда говорят „Эсхил“, — сразу возникает у одних смутный, у других более или менее четкий образ „отца трагедии“, образ почтенно-хрестоматийный, даже величественный, представляются мрамор античного бюста, свиток рукописи, актерская маска, залитый южным, средиземноморским солнцем амфитеатр», — пишет исследователь античной драмы С. Апт.
Безусловно, Эсхил один из столпов знаменитого V века до н. э. Древней Греции — эпохи общеэллинского патриотического подъема после победоносной войны Афин с персами, становления греческих городов-государств, расцвета общественной жизни и культуры. Это время прославленных поэтов, скульпторов, архитекторов.
Историки связывают золотой век классической греческой культуры с именем Перикла. Тогда еще не было книгопечатания, и только театр позволял поэту и правителю донести свои мысли до масс. Афинский театр Диониса вмещал семнадцать тысяч зрителей. При Перикле для беднейшего населения было введено особое государственное пособие на оплату театральных мест. Представления начинались утром, а заканчивались с заходом солнца.
Особый успех у современников имела трагедия Эсхила «Прометей Прикованный». Гордость за победоносную Грецию превращалась у автора в гордость за человека. Прометей был наказан Зевсом за то, что похитил для людей огонь, научил их искусствам и ремеслам. Пытливый Прометей олицетворяет в трагедии человеческий разум, прогресс. Он вступает в конфликт с косностью, приспособленчеством, невежеством, жестокостью нравов — все эти качества олицетворяют Зевс и его помощники Гермес, Гефест, Сила, Власть, старик Океан.
Эсхил — не богоборец, но он верен этическому началу, представленному богиней Правдой.
Прометей прикован к скале в горах Кавказа. Каждый день прилетает орел и клюет его печень. Печень опять отрастает, орел опять ее клюет — таким образом, Прометей обречен на вечные муки, ведь он один из богов и потому бессмертен. Крики и стоны Прометея душераздирающи, но когда Зевс предлагает Прометею свободу в обмен на смиренье его, тот отвечает:
Жители Аттики, к которым принадлежал Эсхил, очень ценили свои демократические порядки и воспринимали конфликт Зевса и Прометея как символическое осуждение единовластия. Зевс «никому не подотчетный, суровый царь». Поэтому самодурство его не знает границ.
Но возникает вопрос: почему Эсхил осуждает бога, в которого, безусловно, верит? Греки очень боялись своих богов, устраивали в их честь праздники, приносили им жертвы. Но боги не являлись для них образцом поведения и справедливости. Их можно было критиковать, потому что выше богов были Рок и три страшные Мойры, осуществляющие ход неотвратимой судьбы.
Греческий театр — это еще не тот театр, с которым мы хорошо знакомы. На сцене выступал только один актер, Эсхил ввел второго, и хор. Хор выражал чувства зрителей и таким образом вводил в пьесу как бы и зрителей. «Без хора… вообще бы не было главного действующего лица, потому что хор как раз и есть тот герой, вокруг которого вертится драма», — пишет С. Апт.
Эсхил стоял у истоков театрального искусства. Он любил участвовать в состязаниях поэтов и одержал тринадцать побед.
Всего Эсхил написал 90 трагедий, до нас дошли полностью только семь пьес.
Пьеса «Персы», написанная в соревновании с Фринихом, основана не на мифическом сюжете, а на историческом материале. Надо сказать, что Эсхил сам участвовал в сражениях с персами — как тяжеловооруженный воин.
Пьеса «Семеро против Фив» написана по мотивам мифов об Эдипе.
Трилогия «Орестея» повествует о кровавых преступлениях рода Атридов, о противоборстве между матриархатом и патриархатом.
Возвышенность мыслей, богатая фантазия, красноречие снискали Эсхилу славу одного из великих трагиков мировой литературы.
Хор
Прометей
Хор
Прометей
(Перевод С. Апта)
Русский философ А. Ф. Лосев подчеркивает особое значение времени в пьесах древнегреческого драматурга: «Именно время дает человеку нравственный урок… Даже боги со временем становятся более терпимыми, вся „Орестея“ построена на этой идее. Время совершает религиозное очищение Ореста». «Главная черта человеческого времени у Эсхила в том, что оно несет с собою исполнение божественной воли. Время необходимо, чтобы была возможной вера в неизбежность исполнения божественного приговора, потому что только оно может объяснить, почему справедливость осуществляется не сразу же вслед за преступлением. Насколько живо Эсхил чувствовал необходимость позднейшего наказания, показывает лишь у него встречающееся слово позженаказуемый, которое указывает на наказание, отложенное на неопределенный срок… В конце концов происходит так, что наказанию подвергаются отдаленные потомки преступника. Поэтому для Эсхила необходим взгляд на историю, охватывающий несколько поколений».
Образы Эсхила оказали огромное влияние не только на театр, но и на поэзию в целом, на музыкальное искусство, на живопись нового времени.
Геннадий Иванов
Софокл (496–406 до н. э.)
Софокл родился в селении Колоне под Афинами в семье богатого предпринимателя. Был хранителем казны Афинского морского союза, стратегом (была такая должность при Перикле), после смерти Софокл почитался как муж правый.
Для мира Софокл ценен прежде всего как один из трех великих античных трагиков — Эсхил, Софокл, Еврипид.
Софокл написал 123 драмы, до нас полностью дошли только семь из них. Особый интерес для нас представляют «Антигона», «Эдип-царь», «Электра».
Сюжет «Антигоны» несложен: Антигона предает земле тело своего убитого брата Полиника, которого правитель Фив Креонт запретил хоронить под страхом смерти — как изменника родины. За непослушание Антигону казнят, после чего ее жених, сын Креонта, и мать жениха, жена Креонта, кончают жизнь самоубийством.
Одни толковали софокловскую трагедию как конфликт между законом совести и законом государства, другие видели в ней конфликт рода и государства. Гёте считал, что Креонт из личной ненависти запретил похороны.
Антигона обвиняет Креонта в попрании закона богов, а Креонт отвечает, что власть государя должна быть незыблема, иначе все погубит анархия.
События показывают, что Креонт не прав. Прорицатель Тиресий предупреждает его: «Смерть уважь, убитого не трогай. Иль доблестно умерших добивать». Царь упорствует. Тогда Тиресий предсказывает ему мщение богов. И действительно, на правителя Фив Креонта одно за другим обрушиваются несчастья, он терпит и политическое поражение, и нравственное.
Креонт
Хор
Креонт
Вестник
Креонт
Вестник
(Перевод С. Шервинского и Н. Познякова)
Греческую трагедию называют «трагедией рока». Жизнь каждого предопределена судьбой. Убегая от нее, человек только идет ей навстречу. Именно так случилось с Эдипом («Эдип-царь»).
По мифу, Эдип убивает своего отца, не зная, что это его отец, занимает престол, женится на вдове, то есть на своей матери. Софокл следовал мифу, но особое внимание обратил на психологическую сторону отношений героев. Он показывает всесильность судьбы — сам Эдип не виноват в том, что произошло. У Софокла виноват не человек, а боги. В случае с Эдипом виновна Гера, жена Зевса, пославшая проклятье на род, из которого происходит Эдип.
Но Эдип не снимает с себя вины — он ослепляет себя и через страдание хочет искупить вину.
Вот последний монолог царя:
Эдип
Хор
(Перевод С. Шервинского)
А. Ф. Лосев отмечает несгибаемую стойкость героев Софокла. Они удерживают свое «я», свою подлинную природу вопреки всему. Подлинное несчастье для них не то, которое приносит им судьба, а оставление своего нравственного пути.
(«Филоктет», перевод С. Шервинского)
(«Электра», перевод С. Шервинского)
Благодаря силе воли человек выходит из исторического порядка вещей и живет вечно.
(«Антигона», перевод С. Шервинского)
В этом и заключается отличие Софокла от Эсхила. У Эсхила трагическое свойство действия происходило от того факта, что люди сознавали, что они слепо повинуются неотвратимому божественному плану, ведущему к торжеству справедливости. У Софокла источник трагизма в том, что они сознательно и смело отказываются приспособиться к изменяющимся жизненным обстоятельствам.
Геннадий Иванов
Еврипид (484–406 до н. э.)
Древняя Греция подарила человечеству трех великих трагиков — Эсхила, Софокла и Еврипида. Еврипид последний и самый младший в их ряду. Ко времени его появления творчество Эсхила уже утвердило трагедию как ведущий литературный жанр. Насмешник Аристофан говорил, что Эсхил «первый из греков нагромоздил величавые слова и ввел красивую шумиху трагической речи».
Еврипид облегчил язык трагедии, осовременил его, приблизил к разговорной речи, потому, видимо, он был более популярен у последующих поколений, нежели у своего, привыкшего к «величавым словам».
Начало творческой деятельности Еврипида пришлось на период высшего расцвета афинского государства, возглавившего союз множества мелких государств и островов Эгейского архипелага при правлении Перикла в 445–430 годах до н. э., а вторая половина его жизни совпала с начинающимся кризисом в пору Пелопоннесской войны (431–404 годы до н. э.), когда демократические Афины столкнулись с другим могущественным объединением — олигархической Спартой. Ненависть афинян к Спарте стала эмоциональным содержанием трагедии Еврипида «Андромаха», где спартанский царь Менелай, его жена Елена, виновница Троянской войны, и их дочь Гермиона выведены коварными и жестокими людьми.
В «век Перикла» Афины сделались главным культурным центром всего греческого мира, привлекающим творческих людей со всех его концов. Этому способствовал и сам Перикл, необычайно образованный для своего времени человек, прекрасный оратор, талантливый полководец, тонкий политик. При нем перестраивались Афины, возводился Парфенон, замечательный ваятель Фидий возглавлял строительные работы и украшал храм своими скульптурными работами. Подолгу жили в Афинах историк Геродот, философ Анаксагор, софист Протагор (которому принадлежит знаменитая формула: «Человек есть мера всех вещей»). В то время Гиппократ начал создавать медицину, Демокрит и Антифонт развивали математическую науку, расцветало ораторское искусство…
Афины называли «школой Греции», «Элладой Эллады». Неудивительно, что патриотическое воодушевление отразилось во многих произведениях искусства того времени, среди них были и особо отмеченные патриотическим чувством трагедии Еврипида — «Гераклиды», «Просительницы», «Финикиянки».
Древние «Жизнеописания» Еврипида утверждают, что он родился в день победы в Саламинском сражении (где греческий флот разгромил персов) в 480 году до н. э. на острове Саламине. В этом сражении участвовал Эсхил, а шестнадцатилетний Софокл выступал в хоре юношей, прославлявших одержанную победу. Так была представлена древнегреческими летописцами преемственность трех великих трагиков — слишком красиво, чтобы быть правдой. «Паросская хроника» называет датой рождения Еврипида 484 год до н. э., что исследователям представляется более достоверным.
В «Жизнеописаниях» говорится, что Еврипид был сыном лавочника Мнесарха и торговки овощами Клито. И эти сведения ученые подвергают сомнению, поскольку они взяты из комедии Аристофана («Женщины на празднике Фесмофорий»), известного своими нападками на трагика: он намекал и на его низкое происхождение от простой зеленщицы, и на неверность его жены и т. д.
По другим источникам, которые считаются более надежными, Еврипид происходил из знатного рода и даже служил при храме Аполлона Зостерия. Он получил прекрасное образование, имел одну из самых богатых библиотек своего времени, дружил с философами Анаксагором и Архелаем, софистами Протагором и Продиком. Это больше похоже на правду — за избыток ученых рассуждений в его трагедиях современники называли Еврипида «философом на сцене». Подтверждает последнюю биографическую версию и римский писатель Авл Геллий в «Аттических ночах», где говорит, что Еврипид имел средства и учился у Протагора и Анаксагора.
Еврипида описывают замкнутым, мрачным человеком, склонным к уединению, плюс ко всему еще и женоненавистником. Угрюмым он изображен и на сохранившихся портретах. Если переложить древние характеристики Еврипида на язык наших понятий, можно сказать, что он был крайне честолюбивым (впрочем, это одно из условий творчества), обостренно впечатлительным и обидчивым человеком Можно ли считать его женоненавистником? Думается, вряд ли (и здесь не обошлось без Аристофана). Даже «демонической» Медее Еврипид позволяет произнести слова, за много веков предвосхитившие некрасовскую тему «долюшки женской»:
(Перевод И. Анненского)
Причин для мрачного состояния духа у Еврипида хватало. Его произведения редко пользовались успехом у современников. В состязаниях поэтов, принятых в Древней Греции, Еврипид побеждал всего три раза (и два после смерти — за трагедии «Вакханки» и «Ифигения в Авлиде», поставленные его сыном). Впервые его трагедия («Пелиады») появилась на сцене в 455 году до н. э., а первую победу он одержал только в 441-м. К примеру, Софокл выходил в победители восемнадцать раз.
Еврипид поддерживал близость с выдающимися умами своего времени, приветствовал все новации в области религии, философии и науки, за что подвергался нападкам умеренных общественных кругов. Выразителем их взглядов являлась аттическая комедия, самым ярким представителем которой был современник трагика Аристофан. В своих комедиях он высмеивал и общественные взгляды, и художественные приемы, и личную жизнь Еврипида.
Возможно, этими обстоятельствами объясняется тот факт, что на склоне лет, в 408 году до н. э., Еврипид принял приглашение македонского царя Архелая и переселился в Македонию. Там им написана трагедия «Архелай» в честь предка своего покровителя, а также «Вакханки» — под впечатлением местного культа Диониса. В Македонии он и ушел из жизни в 406 году до н. э. Даже смерть его была окружена слухами и сплетнями. По одной версии, он якобы был растерзан собаками, по другой — женщинами. Здесь слышатся отзвуки той же комедии Аристофана «Женщины на празднике Фесмофорий». По ее сюжету женщины, разгневанные на Еврипида за то, что он выводит их слишком неприглядными в своих трагедиях, сговариваются его убить. В комедии самосуд не состоялся, зато «украсил» биографию трагика.
Еврипиду принадлежат 90 трагедий, из которых до нас дошло 18. Хронологию их появления на сцене исследователи определяют приблизительно: «Алкестида» (438 год до н. э.), «Медея» (431), «Гераклиды» (ок. 430-го), «Ипполит» (428), «Циклоп», «Гекуба», «Геракл», «Просительницы» (424–418), «Троянки» (415), «Электра» (ок. 413), «Ион», «Ифигения в Тавриде», «Елена» (ок. 412), «Андромаха» и «Финикиянки» (ок. 411-го), «Орест» (408), «Вакханки» и «Ифигения в Авлиде» (405).
Сюжеты для своих трагедий, как и его предшественники, Еврипид черпал из сказаний Троянского и Фиванского циклов, аттических преданий, мифов о походе аргонавтов, подвигах Геракла и судьбе его потомков. Однако, в отличие от Эсхила и Софокла, у него уже совсем иное осмысление мифа. Он отошел от традиции возвышенных, нормативных образов и стал изображать мифологических персонажей как земных людей — со всеми страстями, противоречиями и заблуждениями.
Еврипид выработал и новые принципы изображения человека, показывая психологические мотивы поступков, а не типологически предусмотренные, как было прежде: герой поступает героически, злодей — злодейски. Ему первому удалось представить психологическую драму, когда борения, смятения чувств персонажей передаются зрителям и вызывают сочувствие, а не просто осуждение или восхищение. Пожалуй, наиболее ярко это выражено в трагедии «Медея».
В основе «Медеи» — сюжет из мифа о походе аргонавтов. Ясон добыл в Колхиде золотое руно с помощью дочери колхидского царя волшебницы Медеи. Личность яркая, сильная, бескомпромиссная, она под влиянием страсти к Ясону оставляет родной дом, предает отца, убивает брата, обрекает себя на несносное существование в чужой стране, где ее презирают как дочь «варварского» народа. Между тем Ясон обязан ей и жизнью, и престолом. Когда он покидает Медею, чтобы жениться на наследнице коринфского царя Главке, обида и ревность настолько ослепляют Медею, что она задумывает самую страшную месть — убийство их детей. Терзания Медеи, в безумии мечущейся между материнскими чувствами и властью мстительного порыва, столь ужасны, что невольно вызывают сочувствие. Здесь трагедия, рок в чистом виде — Медея обречена, у нее нет никакого выхода. Она не может вернуться домой и не может остаться в Коринфе, откуда ее изгоняет Ясон ввиду новой женитьбы. Не уверена она и в будущем своих детей, даже если оставит их с отцом, ведь они для греков — дети «варварки». И Медея принимает решение:
«Медея», непревзойденная трагедия во всей мировой литературе, до сих пор не сходит со сцен. Одна из самых ярких современных исполнительниц Медеи — замечательная актриса Любовь Селютина в московском Театре на Таганке, где эта трагедия неизменно идет с аншлагами.
Слава пришла к Еврипиду, увы, после смерти. Современники не сумели его оценить. Исключение составил только остров Сицилия. Древнегреческий историк Плутарх в своих «Сравнительных жизнеописаниях» рассказывает о том, как отдельным афинским воинам, плененным и попавшим в рабство во время неудачного сицилийского похода, удалось вырваться на родину: «…некоторых спас Еврипид. Дело в том, что сицилийцы, вероятно, больше всех греков, живущих за пределами Аттики, чтили талант Еврипида… Говорят, что в ту пору многие из благополучно возвратившихся домой горячо приветствовали Еврипида и рассказывали ему, как они получали свободу, обучив хозяина тому, что осталось в памяти из его стихов, или как, блуждая после битвы, зарабатывали себе пищу и воду пением песен из его трагедий. Нет, стало быть, ничего невероятного в рассказе о том, что в Кавне какому-то судну сначала не позволяли укрыться в гавани от пиратов, а затем впустили его, когда после расспросов удостоверились, что моряки помнят наизусть стихи Еврипида» («Никий и Красс»).
Спустя век трагедии Еврипида начали пользоваться большим успехом и у него на родине, в то время как Эсхил и Софокл стали терять популярность. Позднее к трагедиям Еврипида неоднократно обращались римские драматурги. К примеру, «Медею» перерабатывали Энний, Овидий, Сенека. В эпоху классицизма Еврипид оказал влияние на Корнеля («Медея»), Расина («Федра», «Андромаха», «Ифигения», «Фиваида, или Братья-враги»). Вольтер по мотивам его трагедий написал «Меропу» и «Ореста». Шиллер на основе «Финикиянок» Еврипида создал «Мессинскую невесту».
В России интерес к Еврипиду возник давно — известны «Андромаха» П. А. Катенина, а также многочисленные переводы. Один из лучших переводчиков Еврипида Иннокентий Анненский написал и несколько подражаний, использовав сюжеты не дошедших до нас трагедий.
Угрюмый Еврипид, так страдавший когда-то из-за своих редких побед в состязаниях поэтов, одержал главную победу — над временем, и по сей день его трагедии украшают театральные сцены.
Любовь Калюжная
Аристофан (ок. 446 до н. э. — 385 до н. э.)
Древнегреческий философ Аристотель утверждал, что умение смеяться — это то достоинство, которое отличает человека от животного. В своей «Поэтике» он производит название комедии от слова «комос» — веселое шествие подвыпивших гуляк, а начало ее выводит из «фаллических» песен в честь бога виночерпия Диониса. Обрядовые песни неизменно должны были включать в себя шутки, насмешки и даже непристойности.
Оформил комическое в канонический комедийный жанр Аристофан, за что и получил звание «отца комедии». В «Архарнянах» он воспроизвел в небольшой сценке деревенское шествие с обрядовой песней. Представление о «комосе» может дать и сцена, описанная Платоном в «Пире», когда пьяный Алквивиад, возглавляющий толпу гуляк, с песнями врывается в дом поэта Агафона. В древних обрядовых играх важное место занимал спор, когда на насмешки одной стороны отвечала другая, и дело доходило до бранных слов, а то и до потасовки. Аристофан в своих комедиях убрал из оборота все грубые, чисто внешние комические приемы, основанные на непристойностях. «Кто в этом находит смешное, тот от моих шуток не получит удовольствия», — говорит он в комедии «Облака». В устранении всего пошлого (отказываясь «кидать в толпу угощения») Аристофан видел свое отличие от предшественников, которые начинали разрабатывать этот жанр. В комедии «Мир» его художественные принципы выражает хор.
(Перевод С. Радцига)
Аристофан действительно не боялся нападать «на самых могучих». В комедии «Всадники» он высмеивает одного из лидеров афинской демократии демагога Клеона, изображая его в образе наглого и ловкого раба, хитростью захватившего власть над своим господином Демосом, то есть народом. Влиятельный Клеон подал на драматурга в суд, но проиграл дело. Здесь уже комедия переросла в более «злой» жанр — сатиру.
Как-то у ироничного Гейне спросили, почему бы ему не попробовать свои силы в качестве сатирика. «Это опасное ремесло, — ответил он. — …Любая сатира кого-нибудь да задевает… Величайшим сатириком был Аристофан…» — добавил поэт, признавая, что взять высоту античного насмешника не каждому по силам.
Надо заметить, что это ремесло опасно не только для самого сатирика, но и для тех, кого он выбирает в качестве своих «объектов». В том, что смех часто бывает «страшнее пистолета» — в буквальном смысле, мы еще убедимся по ходу нашего повествования.
О жизни Аристофана известно очень мало. Родился он приблизительно в 446 году до н. э. в деме Кидафине (демы — древнегреческие территориальные округа в Аттике) и являлся афинским гражданином. Существует предположение, на основе его замечания в «Ахарнянах», что он был клерухом, то есть афинским колонистом-землевладельцем на острове Эгине.
Со слов Аристофана, писать он начал очень молодым. Первые комедии, созданные в 427–425 годах до н. э. («Пирующие», «Вавилоняне», «Архарняне»), ставил под именем актера Каллистрата и сам иногда выступал в качестве актера, к примеру, играл роль Клеона во «Всадниках».
Время жизни драматурга совпало с событиями, имеющими исключительное значение для Афин. К середине V века до н. э. Афины победили в многолетней войне с персидской монархией и заняли главенствующее положение в Древней Элладе, возглавив коалицию множества мелких государств и островов Эгейского архипелага. Это был период высшего расцвета государственного устройства Афин, а также всех искусств. На вершине афинского Акрополя возводится Парфенон (храм богини Афины), у его подножия в театре Диониса ставят свои трагедии Софокл и Еврипид, вокруг просвещенного афинского вождя Перикла объединяются историк Геродот, скульптор Фидий, философ Анаксагор.
В последние десятилетия V века до н. э. разразилась Пелопоннесская война (431–404 годы до н. э.), в которой Афины столкнулись с другим могущественным объединением — Спартой. В Афинах возникли партии, имеющие разные взгляды на войну. Богатые купцы, связанные с морской торговлей, стояли за продолжение войны и расширение афинского господства, а землевладельцы, страдающие от спартанских набегов, настаивали на ее прекращении. Аристофан по своим взглядам был близок к последним и в комедиях «Мир», «Лисистрата» и других выступал против войны.
Внутренняя жизнь Афин также претерпевала изменения. Странствующие учителя мудрости — софисты — подвергали критике вековые представления о морали, которых придерживались предки, а также традиционную веру в богов. Формально к софистам современники относили и Сократа, проповедующего свое учение на афинских улицах и пугающего сограждан экзотическим видом. (Лишь последующие эпохи увидят в нем идеал мудреца — благодаря Платону, передавшему мысли своего учителя в «Апологии Сократа».)
Это тот исторический фон, те явления, которые стали содержанием комедий Аристофана. По убеждениям он был государственником, и во всем, что, по его мнению, колебало государственные основы, видел объекты для сатирических стрел. Аристофан придавал большое общественное и политическое значение своему творчеству, называя себя «очистителем, отвращающим беды от своей страны» («Осы»).
Аристофан написал более 40 комедий, до нашего времени дошло лишь одиннадцать: «Архарняне» (425 год до н. э.), «Всадники» (424), «Облака» (423), «Осы» (422), «Мир» (421), «Птицы» (414), «Лисистрата» (411), «Женщины на празднике Фесмофорий» (примерно 411-й), «Лягушки» (405), «Женщины в Народном собрании» (392 или 389), «Богатство» (388).
Известно, что после «Богатства» Аристофан написал еще две комедии — «Кокал» и «Эолосикон», которые были поставлены его сыном Араром (по предположениям, уже после смерти отца), но они не сохранились.
Почти все комедии Аристофана имели отношение к злободневным вопросам афинской жизни. Так, в «Облаках» он сделал своими персонажами Сократа и софистов, высмеивая их новомодные философские теории. По сюжету, крестьянин Стрепсиад имел сына Фидиппида от жены, взятой из знатного рода. Сын водил дружбу с аристократической молодежью. Увлекшись конным спортом, он заставил отца покупать себе рысаков и втянул его в долги. Не зная, как выйти из положения, старый Стрепсиад идет в «думальню» Сократа, чтобы поучиться у него науке не платить долгов (так Аристофан называл все учение философа). Сократ призывает новых богов — Облака — покровителей новой науки затуманивания голов, и они появляются в виде хора (отсюда и название комедии).
Обучение Стрепсиада показано в ряде комических сцен, где Сократ предстает настоящим жуликом и плутом. Крестьянин оказывается слишком туп, чтобы усвоить такую науку, и Сократ прогоняет его. Тогда Стрепсиад посылает в «думальню» своего сына. В это время к крестьянину являются кредиторы, но он, нахватавшись у Сократа мошеннических уверток, изгоняет их ни с чем.
После окончания курса наук Фидиппид возвращается домой, и отец по этому случаю устраивает пирушку, во время которой между ними разгорается спор. В запале Фидиппид колотит отца и доказывает, что по современным научным взглядам он имеет на это право, поскольку это наблюдается и в природе — у животных. «А чем, — восклицает он, — животные отличаются от людей? Разве только тем, что не пишут псефисм (декретов)».
Здесь Аристофан пародирует развитую софистами теорию естественного права, которая провозглашала природу высшей нормой всего сущего и все явления расценивала по признаку — существуют ли они от природы или по человеческому установлению. К софистам он относил и Сократа.
Поколоченный Стрепсиад осознает всю лживость новых учений: «Ах я, дурак! Ах сумасшедший, бешеный! Богов прогнал я, на Сократа выменял». Видя корень зла в Сократе, он поджигает его «думальню».
Первые представления комедии потерпели неудачу, и Аристофан комедию переделал; до нас дошла только вторая редакция.
Комедия «Облака» не только доставила много хлопот автору, но сыграла зловещую роль в судьбе его персонажа. Во время суда над Сократом, вынесшего ему смертный приговор (399 год до н. э.) «за поклонение новым божествам» и «развращение молодежи», комедия была использована как одно из доказательств виновности философа.
До сих пор большой историко-литературный интерес представляет комедия «Лягушки». В ней Аристофан выразил свои взгляды на роль поэта в государстве, а также свои художественные идеалы. Действующими лицами он сделал реальных поэтов-трагиков — Эсхила и Еврипида, недавно ушедших из жизни. По существу в этой комедии Аристофан полемизирует с общественными воззрениями и художественными приемами Еврипида. Взгляды Аристофана озвучивает Эсхил.
По сюжету, бог Дионис, покровитель театрального дела, обеспокоенный тем, что со смертью Эсхила и Еврипида театр опустел, собирается в Аид, чтобы вернуть на землю лучшего из трагиков — Еврипида. На что Геракл саркастически замечает:
Дионис со знанием дела ему возражает:
Дионис с большими трудностями переправляется через адское озеро, где раздается хор Лягушек, издевающихся над олимпийцем, устремившимся в Аид, — отсюда название комедии. После множества приключений Дионис наконец добирается до дворца бога загробного мира Плутона, где в это время между Эсхилом и Еврипидом идет спор из-за первенства. Оба трагика признают, что «малых детей наставляет учитель, а взрослых людей поэты». Далее их взгляды расходятся. Эсхил утверждает, что поэзия призвана сообщать гражданам бодрость и воинственный дух: «Поэт должен безнравственные вещи скрывать, не выводить их и не изображать в театре. Мы должны говорить только о нравственных вещах». Еврипид, которого Эсхил осуждает за то, что тот показывает в своих трагедиях низменные явления, оправдывается: «Я выводил обыденные вещи, которые у нас в обиходе и которые с нами неразлучны, так что по ним меня можно бы проверить: зрителям все это знакомо, и они могли бы изобличить мое искусство».
Эсхил считает «натурализм» Еврипида вредным, несущим нравственное разложение. «Каких только бед не причинил он!» — восклицает Эсхил. Он осуждает Еврипида за то, что тот первым стал изображать плотскую страсть: «Разве не представлял он сводней или женщин, рождающих в храмах, или сестер в сожительстве с братьями, или женщин, заявляющих, что жизнь — не жизнь? Вот от этого-то город наш и наполнился писаришками и шутами, народными обезьянами, обманывающими вечно народ. И теперь так мало занимаются гимнастическими упражнениями, что нет никого, кто мог бы нести факел».
Дионис в этом споре отдает предпочтение Эсхилу и вместо Еврипида берет его с собой на землю. Плутон отпускает Эсхила с наставлением:
(Перевод А. Пиотровского)
Таким образом Аристофан показывает, что даже могущественные боги на стороне тех поэтов, которые, воспевая мужество человека, возвышают души граждан, а не развращают их подобно Еврипиду, показывающему уродливые стороны жизни.
По Аристофану, театр — это школа для взрослых. Любопытно, что его взгляды на воспитание граждан каким-то непостижимым образом отозвались в народных представлениях о воспитании детей в Древней Руси, где считалось, что при детях нельзя рассказывать об убийствах, грабежах, насилиях, чтобы они не принимали из ряда вон выходящие явления за норму жизни.
Еврипид стал героем и другой комедии Аристофана — «Женщины на празднике Фесмофорий», где женщины, озлобленные тем, что Еврипид в своих трагедиях выводит их в очень непривлекательном виде, решили растерзать его. «Женоненавистник» избежал расправы с помощью хитрости — в комедии, но не в жизнеописаниях. В некоторых биографиях Еврипида можно встретить версию, будто он погиб от рук разгневанных женщин. Так аукнулась в его посмертной судьбе аристофанова комедия. Полемический азарт Аристофана был настолько велик, что в «Женщинах на празднике Фесмофорий» он даже отошел от своего художественного тезиса — не давать в комедиях грубых шуток.
Вообще нападкам Аристофана подверглось большинство трагедий Еврипида. Почти в каждой он находил для своего сатирического задора поводы, некоторые из них сегодня выглядят комично. Так, «Федра», где Еврипид изобразил мучительную страсть мачехи к своему пасынку, дала повод Аристофану обвинить автора в том, что он «научил молодых людей влюбляться».
Еврипид ушел из жизни в эмиграции, за несколько лет до смерти переселившись из Афин в Македонию. В этом далеко не последнюю роль сыграл Аристофан. Такова сила язвительного смеха. И все же благодаря именно спору двух непримиримых драматургов человечество узнало секрет сценического языка, который соединяет в себе преувеличение и правду, возвышенное и обыденное.
После смерти Аристофана, которую датируют приблизительно 385 годом до н. э., интерес к нему постепенно стал угасать. Ушли из жизни участники и свидетели событий, описанных в его комедиях. Многие намеки и выпады драматурга становились все более непонятными для каждого нового поколения.
Увековечил образ комедиографа его младший современник, философ Платон, сделав Аристофана участником своего диалога «Пир». Платону приписывают и эпиграмму, предсказывающую вечную жизнь его комедиям.
Возродился к нему интерес благодаря пытливости ученых александрийцев. Сатирическое направление Аристофана продолжил во II веке нашей эры древнегреческий писатель Лукиан, а византийская эпоха за Аристофаном признала первенство в жанре комедии.
Новая волна интереса к Аристофану поднялась в XVII веке и докатилась до следующих. Его имя стало нарицательным для определения социального сатирика. Французский драматург Жан Расин под влиянием его «Ос», где высмеивалось пристрастие афинян к судебным процессам, написал комедию «Сутяги». Творчество Аристофана вдохновляло английских писателей Джонатана Свифта и Генри Филдинга, в Германии Гёте перерабатывал его «Птиц».
В России произведения «отца комедии» переводились много раз. Гоголь называл Аристофана образцом поэта-сатирика. Да и сегодня, когда театр соперничает с кинематографом по части ужасов и скабрезных картин, аристофановы «Лягушки» снова просятся на сцену.
Любовь Калюжная
Гай Валерий Катулл Веронский (ок. 87 — ок. 54 до н. э.)
Когда речь заходит о Катулле, то чаще всего вспоминают две знаменитые его строки:
Ненавижу — люблю
(Перевод А. И. Пиотровского)
Катулл жил в I веке до н. э. Рим всего сто лет как стал великой державой. Все честолюбивые люди с окраин империи стремились в Рим. Катулл приехал в столицу из Вероны, жители которой еще не обладали правами римского гражданства. Отец Катулла был знатным и богатым и хотел, чтобы сын получил хорошее образование и присмотрел в Риме жену — тогда дети бы их были уже римскими гражданами и имели бы доступ к политической карьере, о чем тогда мечтали во всех знатных домах.
В Риме Катулл вел привольную жизнь, благо отец снабдил сына и деньгами, и связями, он был знаком со многими знатными людьми Рима, в том числе и с Цезарем.
Катулл сразу стал посетителем дома наместника Галлии — Метелла и даже стал любовником его жены Клодии, которую в стихах стал называть Лесбией.
Исследователи установили, что лучшие стихи о любви к Лесбии написаны Катуллом не в годы их отношений, а гораздо позже. На закате жизни Катулл как бы вспыхнул, вспомнив дни горячей любви — и переплавил этой вспышкой воспоминание в прекрасные стихи.
(5)
(Перевод Ф. Е. Корша)
Самый крупный исследователь творчества Катулла у нас в стране академик М. Л. Гаспаров пишет: «Значение Катулла в римской поэзии в том, что он страстно любил свою Лесбию и с непосредственной искренностью изливал свой пыл в стихах. Оно в том, что Катулл первый задумался о своей любви и стал искать для ее выражения новых точных слов: стал писать не о женщине, которую он любит, а о любви как таковой. Поиск точных слов давался трудно. Нынешний поэт с легкостью бы написал „я тебя по-прежнему желаю, но уже не по-прежнему люблю“, и это было бы понятно. Но в латинском языке слово „любить“ означало именно „желать“, и для понятия „любить“ в нынешнем смысле слова нужно было искать других выражений… Это был тяжелый душевный труд, но результатом его было создание новой (для мужской поэзии) любви: не потребительской, а деятельной, не любви-болезни и любви-развлечения, а любви-внимания и любви-служения. Катулл начал, элегики завершили, а этот культ любви-служения перешел от римской „столичности“ к „вежеству“ средневековья, „светскости“ нового времени и „культурности“ наших дней. Он вошел в плоть и кровь европейской цивилизации».
Сведений о жизни Катулла осталось очень мало. Их больше выискивают в самих стихах. Некоторые исследователи считают, что роман с Лесбией-Клодией был вообще короткой интрижкой, а потом поэт уже довоображал сюжет. Возможно, такой псевдоним поэт дал возлюбленной в честь Сапфо.
Своим вдохновением прикоснулся к стихам Катулла и наш гений Александр Сергеевич Пушкин.
Мальчику
В основном Катулл пишет стихи любимым своим размером — одиннадцатисложником. В его стихах соседствуют архаизмы и словечки из модного разговорного языка, галльские провинциализмы и обороты, скопированные с греческого, тяжелая проза и новые слова, сочиненные самим Катуллом. Он стремится к изяществу, легкости и соразмерности.
К сожалению, Катулла издают редко, поэтому приведем еще несколько стихотворений поэта, чтобы читатели почувствовали поэтическую прелесть и неповторимость его лирики, даже в переводах.
(83)
(92)
(107)
(Переводы М. Сазонова)
(70)
(58)
(104)
(Переводы А. И. Пиотровского)
Геннадий Иванов
Вергилий (70–19 до н. э.)
«Бойтесь данайцев, дары приносящих» — эта фраза, ставшая крылатой во всех языках мира, принадлежит великому римскому поэту Вергилию.
Бывает, что от поэта в веках остается одна строка или одно стихотворение, но такие, что делают его имя бессмертным, а от Вергилия остались три его больших главных сочинения: «Буколики», «Георгики», «Энеида».
В лирических «Буколиках» Вергилий воспевает пастушескую жизнь, пейзажи. «Георгики» — поэтические наставления земледельцу. «Энеида» — эпическое повествование о похождениях троянца Энея. Вергилий как бы следует по стопам великих греков. «Буколики» имеют прообразом идиллии Феокрита, «Георгики» — поэму Гесиода «Труды и дни», а «Энеида» — поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея»
Светоний так описывал Вергилия: «Большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина… когда он приезжал изредка в Рим, показывался там на улице, и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме».
Вергилий жил в окрестностях Неаполя, иногда наведывался в Рим, слыл человеком широкообразованным. Римляне почитали его как великого поэта, мастера слова. Правитель Октавиан Август считал его лучшим пропагандистом государственной политики. И сам Вергилий понимал свое творчество как общественное служение, очень ответственно к этому относился, был большим тружеником, славы не искал, жил затворником. Но его заметили. Меценат и Октавиан Август ввели его в круг государственных мужей, помогали взрасти славе поэта.
Вергилий не любил путешествия — один раз в жизни он отправился в Грецию, но морская качка и жара подорвали его здоровье. Вергилий вынужден был вернуться — он заболел, не доехав до дома, и скончался в Калабрии. Похоронили его в Партенопее.
Говорят, умирая, он оставил два распоряжения — сжечь «Энеиду» и на его могильной плите выбить эпитафию:
А «Энеиду» он завещал сжечь потому, что не успел ее закончить, боялся, что незаконченное произведение может получить ложное толкование.
Конечно, читать сегодня Вергилия непросто, его поэзия учена и философична, но, главное, полна намеков на конкретных людей. Многие и многие строфы ученые продолжают изучать и заново комментировать до сих пор.
Особое внимание во все века привлекала четвертая эклога «Буколиков». Она считается пророческой. В эклоге упоминается дева и новорожденный от нее, который принесет с собой золотой век. Христианские исследователи творчества Вергилия увидели в этом пророчество языческого поэта о Христе — эти стихи он написал за 40 лет до Рождества Христова.
Само по себе слово «буколики» обозначает «пастушеские стихи». Это то, что потом в европейской поэзии назовут «пастораль».
К буколическому жанру Вергилий обратился потому, что он позволял ему говорить сразу как бы и от себя и от некоего пастуха, и таким образом выразить самые сокровенные свои мысли. Тем более что в центре буколического мира всегда пребывает любовь.
Приведем небольшой отрывок из «Буколик»:
(Перевод С. Шервинского)
Слово «Георгики» обозначает «земледельческие стихи». Это дидактическая поэма, без сюжета, из одних описаний и наставлений. Одна из причин написания этой поэмы — политическая. Вопрос о развитии земледелия в Италии был тогда самой важной государственной проблемой. Прочность власти Октавиана зависела от того, приживутся ли отвыкшие от земли солдаты — до этого шла гражданская война — на новых наделах. Надо было через подъем земледелия поднять павшую тогда нравственность и возродить гражданскую доблесть древних пахарей и воинов, живших плодами рук своих. Через это Октавиан решал многие государственные задачи. Вергилий стал верным проводником правительственных идей. Но он не был бы великим поэтом, если бы только это и отображал своим творчеством. Он решил соперничать в жанре дидактической поэмы с греческим поэтом Гесиодом. В этой поэме он выразил, хоть и пространно, свои пристрастия в философии, свои представления о смысле жизни, о счастье.
Поэма «Энеида» вызрела из мифа об Энее. В «Илиаде» говорилось, что Энею, сыну Афродиты и Анхиса, не суждено было пасть под Троей, а суждено — и ему, и роду его — править потомками троянцев. С возвышением Рима миф этот приобрел такой вид, будто Эней, покинув Трою, после долгих скитаний приплыл именно к латинянам и его потомки основали Рим.
Выбор сюжета оказался очень удачным. Сын Энея, Асканий, был отождествлен с Юлом, предком рода Юлиев: Юлий Цезарь гордился своим происхождением, и Август изображал на своих монетах Энея с Анхисом на плечах. Август считался потомком Юлиев, поэтому выбор главного героя поэмы стал иметь большое государственное значение.
В «Энеиде» двенадцать книг. Начинается она с седьмого года странствий Энея. На пути в Италию его корабль попадает в шторм и оказывается у берегов Карфагена. Эней рассказывает карфагенской царице Дидоне о падении Трои. Он и Дидона полюбили друг друга, но рок велит ему продолжать путь. Покинутая Дидона с горя убивает себя на костре…
Почти все эпизоды «Энеиды» сделаны по гомеровским образцам, но многое в контексте его поэмы выглядит по-другому. Вергилий говорил: «Легче украсть у Геркулеса палицу, чем у Гомера стих», подчеркивая таким образом великую самобытность греческого гения.
«Энеида» — это римский эпос. Вергилий, по сути, стал римским Гомером. Римлянин, читая «Энеиду», ощущал живую связь своего народа с великой Троей, с древними италийскими племенами. Это наполняло его сердце гордостью за себя, за свой народ.
Гомер не рассказал о падении Трои, Вергилий же нарисовал яркую картину падения города. В его изложении Троя пала не в честном бою, а от хитрости и коварства данайцев, не будь этого, «Троя не пала б досель и стояла твердыня Приама». Хитрость и коварство, по Вергилию, исходили от злокозненного Одиссея.
Как художник, Вергилий в «Энеиде» достиг небывалых вершин, создав глубоко психологические портреты героев.
Поэт проводит читателя по полям жестоких сражений, где льется кровь, слышны стоны умирающих воинов и крики победителей.
(Перевод С. Ошерова)
Великая книга Данте «Божественная комедия» начинается с восторженной хвалы Вергилию:
Данте склоняет голову перед Вергилием. Он просит Вергилия провести его по мрачным безднам Ада. А просит об этом потому, что Вергилий первым в своей «Энеиде», в шестой книге, нарисовал Аид. Подземное царство очень впечатлило современников Вергилия. Там есть город Тартар, оттуда доносятся лязг цепей и скрежет железа. Там преступники, святотатцы, злодеи. Фурия Тизифона в «одежде кровавой», «с насмешкою злобной хлещет виновных бичом и подносит левой рукой гнусных гадов к лицу и свирепых сестер созывает».
Историк Светоний пишет, что «„Энеида“ по богатству и разнообразию содержания не уступает обеим поэмам Гомера».
Русский философ А. Ф. Лосев обращает внимание на жестокость времени, в котором жил Вергилий и которое отразил в своей «Энеиде»: «…хотя „Энеида“, казалось бы, представляет собой воспевание Римской империи с ее твердыми законами, безупречным порядком и формальным, железно выкованным строем, она фактически является поэмой всяких ужасов и страхов, безумия и звериной жестокости, иррациональных и экстатических эффектов…»
Произведения римского поэта живут в веках. Язык, на котором он писал, теперь язык мертвый, но переводы доносят до нас живые человеческие чувства, о которых так проникновенно писал Вергилий.
Геннадий Иванов
Гораций (65–8 до н. э.)
Квинт Гораций Флакк, один из прославленных римских поэтов эпохи Августа, родился в апулийском городе Венузии, на границе Лукании, и был сыном вольноотпущенника. Несмотря на скудный достаток, отец дал сыну приличное образование, сперва в Венузии, затем в Риме, где Гораций посещал школу Орбилия. По ее окончании он отправился для дальнейшего образования в Афины, где особенно усердно занимался философией. Когда в Афины прибыл Брут, Гораций присоединился к его войскам, заняв место военного трибуна.
В 42 году до н. э. Гораций участвовал в битве при Филиппах и вместе с другими бежал с поля сражения. Когда по окончании войны ветеранов награждали земельными наделами, у Горация отняли его имение, и он, получив, правда, амнистию, вернулся с пустыми руками в Рим. Здесь, чтобы найти себе средства к существованию, он вступил в общество квесторских писцов, обратившись вместе с тем, не без материальных соображений, к литературе.
Вскоре его муза заинтересовала любителей литературы и придворное общество. В 38 году до н. э. Вергилий и Варий представили его Меценату, который, сблизившись с поэтом, оказывал ему материальную поддержку, а через несколько лет подарил ему имение в Сабинских горах. Меценат в свою очередь представил Горация Августу, но как в реальных отношениях, так и в поэзии Гораций, сочувствуя идеям Августа и будучи по существу придворным поэтом, держался на почтительном отдалении от императора. Безмятежно дожив свой век на лоне природы, вдали от политических страстей, Гораций умер в 8 году до н. э. на 57 году жизни, вскоре после смерти Мецената.
Начало поэтической деятельности Горация относится к 40 году до н. э., когда он впервые выступил на поприще сатиры, сразу прославившей его как великого поэта. Учителями Горация были греческие комедиографы (по содержанию), римский сатирик II века до н. э. Луцилий (по содержанию и форме) и греческий киник Бион (ок. 300 года до н. э.), у которого Гораций заимствовал, например, форму обращения к воображаемому противнику.
В сатирах Гораций обнаружил богатый жизненный опыт, знание людей, тонкую наблюдательность, умение метко и правдиво изображать характеры и, под оболочкой шутки, говорить серьезные вещи. Всего Гораций написал 18 сатир. Они составили две книги, из которых первая вышла в свет к 35 году до н. э., а вторая — к 30 году до н. э.
Одновременно с сатирами Гораций писал эподы или ямбы, образовавшие дошедшие до нас сборники из 17 пьес. Эподами эти произведения называются по свойствам метрической формы, заимствованной Горацием у греческого поэта Архилоха. Но в отличие от страстной, язвительной насмешки Архилоха, эподы Горация отражают рассудительный, взвешенный подход к жизни, квиетический склад мыслей поэта.
И еще одна категория произведений, именуемых Горацием «песнями» — оды — вошла в два сборника, первый из которых вышел в 23 году до н. э., а второй — в 13 году до н. э.
«Так воспринимать Горация, как его воспринимали люди одного с ним языка, его современники, его соотечественники, мы уже не можем, — пишет известный литературовед С. Д. Артамонов. — Нас отделила от римского поэта даль веков. Мы не улавливаем того тонкого аромата слова, которым наслаждались римляне, читая его стихи. Для нас они отягчены именами неизвестных нам лиц, мифических героев, забытых географических названий, нам чужда их форма, их ритмический строй, столь ценимый современниками поэта. Мы можем только склониться перед авторитетом его имени, которое победоносно прошло через двадцать веков».
Конечно, нам уже невозможно познать всю прелесть стихов Горация, но все-таки русским поэтам, переводившим его, — а это Пушкин, Державин, Жуковский, Фет, Блок, — удалось передать не только смысл, но и саму поэзию стихов Горация. Вот, например, как Пушкин переводил римского поэта:
«Можно ли не слышать в них живого Горация!» — отозвался об этих стихах Белинский.
Гораций много размышлял о тайне творчества, о законах искусства. Свои идеи на этот счет он изложил в «Послании к Пизонам». В XVII–XVIII веках идеи Горация обрели вторую жизнь — «Послание к Пизонам» было самым авторитетным пособием для блюстителей поэтических канонов.
Мы все помним «Памятник» Пушкина, часто повторяем «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». А ведь традиция таких стихов пошла от Горация, от его оды «К Мельпомене», которую так и стали переводить — «Памятник» Горация. По образцу этой оды писали стихи и Ломоносов, и Державин, и Пушкин.
Гавриил Державин Подражание
Геннадий Иванов
Овидий (43 до н. э. — 18 н. э.)
Овидий творил в эпоху правления Августа. Это был золотой век римской литературы. Римская империя расширила свои границы до Кавказа на севере и до Марокко в Африке.
Август проводил политику замирения врагов — парфянам вернули знамена и пленников. Для замирения сословий в Риме и даже в самых далеких провинциях устраивались для народа зрелища и гладиаторские бои. Для удовольствия публики проводили и морские бои — в одном из таких боев было задействовано 30 кораблей и около 30 тысяч воинов.
При Августе Рим стал настоящей столицей мира. Начали возводить великолепные храмы и библиотеки.
В такой благодатный период римской истории жил и творил Овидий. Родился он в городке Сульмоне, что в 90 милях от Рима. Сегодня в этом городке главная улица называется Корсо Овидио, там есть гимназия его имени и памятник. На цоколе памятники две надписи: «Сульмона — моя родина» и «Меня назовут славой племени пелигнов». Овидий происходил из этого племени.
Прошло две тысячи лет, но останки «виллы» поэта и могилы его предков сохранились.
Овидий получил образование в Риме, сначала в риторической школе, потом в декламационной, где обучался грамматике и греческому языку.
В 18 лет он впервые выступил перед читателями со своими творениями. В 25 лет он становится любимейшим поэтом римлян.
В своей первой книге «Героини» Овидий описал чувства покинутых влюбленных женщин — Федры, Пенелопы, Медеи, Сапфо и других. Книга состоит из писем, которые эти женщины пишут своим любимым. Такой исповедальный жанр позволил поэту сказать многое о женской душе.
Книга Овидия «Искусство любви» содержит советы поэта мужчинам и женщинам. «Любовь подобна сражению. На поле сражения нечего делать трусам, ибо здесь нередко приходится выносить много неприятного и тяжелого». Женщине автор советует сохранять красоту, быть элегантной, не краситься в присутствии возлюбленного, не смеяться громко, скрывать недостатки своей фигуры… Он презирал кокетливых мужчин, требовал простоты в одежде, считал умение себя держать главным достоинством мужчины.
Пушкин назвал Овидия «певцом любви и страсти нежной».
Именно любовные темы и привели в дальнейшем Овидия к печальным событиям в его личной судьбе. Формально поэт служил одной возлюбленной — Корине, но в реальной жизни он три раза женился, входил в кружок Мессаля Корвина, который проповедовал легкое отношение к браку, к семье. Книги Овидия «Искусство любви» и «средство от любви» «работали» не на укрепление семьи, за что боролся Август, а на «падение нравов». Овидий довольно много писал о любовной игре, о любовной связи вне брака.
Август же даже родную дочь изгнал из Рима за безнравственность и разнузданность. До сих пор не выяснено точно, почему Август выслал поэта на север Римской империи, но принято считать, что за «моральное разложение» граждан. Но еще существует гипотеза, что Овидия отправили в ссылку за то, что он принимал участие в заговоре. Так это или нет, мы вряд ли теперь узнаем.
Овидий льстиво просил Августа вернуть его из ссылки, но просьбы остались без ответа. Он так и умер в ссылке в Томах (нынешняя Констанца). Человечеству он оставил «Скорбные песни» — элегии о своей тоске по родине.
Главный поэтический труд Овидия — «Метаморфозы». Это собрание греческих мифов, которые поэт изложил легко, поэтично, свободно и ярко.
Начинается поэма такими словами: «Душу мою влечет желание воспеть, как тела меняют свои формы. О боги — ведь именно вы изменяете людей — помогите моим начинаниям (дуньте в мои паруса) и доведите эту поэму в непрерывном движении от начала мира до моего времени».
Легенды о смене обличий встречаются у всех народов мира. Овидий создал из множества мифов «историю человечества» от образования гармонического космоса из хаоса до века Августа, когда гражданские войны сменились миром.
Люди меняют свой облик под влиянием страстей, по воле богов, из-за роковых ошибок. Превращение — это промежуточное состояние между жизнью и смертью, переводящее человека на низшие ступени существования. Сохранение своего «я» в веках — удел избранных: Геракла, Ромула — основателя Рима, Юлия Цезаря, Августа. А также философов, поэтов и великих возлюбленных.
Овидий заканчивает «Метаморфозы» словами — «я буду жить». Он считал, что воплотил свою жизнь в бессмертное слово.
В поэме двести пятьдесят мифов о превращениях: после потопа рождение людей из камней; нимфа Дафна бежит от Аполлона и превращается в лавровое дерево; красавица Левкотоя из-за любви Солнца превращается в левкой, а ее соперница в гелиотроп; царь Мидас все превращает в золото; охотник Актеон случайно видит купание богини-охотницы Дианы с ее нимфами и превращается в оленя, которого терзают псы; Цезарь превращается в комету и любуется с небес на Августа; ткачиха Арахна за свое искусство превращена Афиной Палладой в паука; Юпитер превращает свою прелестную возлюбленную Ио, из страха перед своей ревнивой супругой, в «белоснежную телку»…
Остановимся поподробнее на поэтической новелле о Фаэтоне. Фаэтон — сын бога, сын Солнца, но сам он простой смертный. Однажды в ссоре его сверстник Эпаф бросил ему оскорбительную фразу, что мать Фаэтона лжет, что не Фэб, бог света, его отец. Юноша приходит к матери и просит еще раз сказать ему правду об отце. Мать отвечает: «Фэбом рожден ты! Не веришь. Иди к нему, он должен принять тебя».
И Фаэтон отправляется на Восток, туда, где восходит солнце. Через земли эфиопов, земли Индии… он приходит к дому отца. Перед ним дворец. Фаэтон входит в зал, где на сверкающем троне восседает бог Солнца. Трон бога окружают живые фигуры, отмеряющие время, — Часы, Дни, Месяцы, Годы, Века. Фаэтон ослеплен блеском золота, сверканием лучей.
Фэб «все зрящими в мире очами» сразу увидел, кто к нему пришел.
Фэб обрадован, обнимает сына и подтверждает, что он действительно его отец и готов исполнить любое его желание. Юноша ловит его на слове и просит невозможного — хоть раз промчаться по небу на колеснице бога Солнца.
Фэб знает, что для сына это гибель, но клятва дана. Уговорить сына отказаться от желания не удается. Фэб говорит, что это очень трудная работа, это не прогулка по небу от восхода до заката. Овидий показывает нам трагедию отца, который предвидит смерть Фаэтона. Мы забываем о сказке, переживаем за героев как за реальных людей.
И вот мчится солнечная колесница, «воздух ногами взрывая». Но что происходит? Кони чувствуют, что не та рука ими правит — сошли кони с накатанного пути. Вдруг север ощутил «жары небывалую ярость». Запылали на земле деревья, пожары охватили города и села. Фаэтон испуган, не знает, что делать, в отчаянии роняет вожжи.
Верховный бог Юпитер не мог допустить, чтобы погибла земля, — и он стрелой сразил юношу. Фаэтон пал с неба в Эридан, воды которого омыли «дымящийся лик».
В мире снова наступил порядок.
Согласитесь, захватывающий сюжет, и какой урок горячей молодости. И глубокая мысль, что мир наш довольно хрупок, что гармония разрушается очень просто. Греческое слово «космос» означает «порядок».
Девы-наяды похоронили Фаэтона на берегу Эридана и написали на могильной плите:
Овидий был сослан в славянские края. Поэтому здесь его всегда чтили особенно. Пушкин в «Цыганах» рассказал легенду об Овидии. На берегу Днестровского лимана стоит городок Овидиополь (город Овидия) — его назвали так по решению полководца Суворова, который считал, что именно здесь находился древний городок Томы, место изгнания поэта.
Геннадий Иванов
СРЕДНИЕ ВЕКА. ВОЗРОЖДЕНИЕ. XVII ВЕК
Ван Вэй (699 или 701–759 или 761)
Китайская поэзия богата именами. За три тысячи лет своей истории она переживала необычайные подъемы и спады, но поэзию судят по вершинам. А вершины китайской поэзии блистательны: Ли Бо, Ду Фу, Мэн Хао-жань, Бо Цзюй-и, Хань Юй, Ли Хэ, Су Щи, Лу Ю, Ли Цин-чжао и многие другие. И одно из первых мест в этом списке принадлежит Ван Вэю, поэту эпохи Тан (VII–X века).
Ван Вэй был пролагателем новых путей в китайской поэзии. Если один из его предшественников, Тао Юань-мин, был певцом деревенского приволья, а Ли Бо привнес романтику, Ду Фу — классическую строгость и гражданственность, то Ван Вэй обогатил поэзию как величайший и вдохновеннейший, как тончайший певец природы.
Лепестки грушевых цветов у левых дворцовых ворот
(Здесь и далее переложение А. Штейнберга)
Конечно, в переводе на чужие языки очень многое вообще в поэзии теряется, а в китайской в особенности. Ну, во-первых, утрачивается сама поэзия, остаются только стихи, то есть остов произведения. А во-вторых, неимоверно много значат в китайской лирике тончайшие нюансы, которые просто переводчик может не уловить, тут надо порой быть академиком, как, например, В. М. Алексеев, который перевел трактат Ван Вэя «Тайны живописи», — именно его академическая дотошность позволила докопаться до философии того или иного стихотворения.
О жизни Ван Вэя известно немногое. Мы не знаем точных дат его рождения и смерти. По одним сведениям, он родился в 701-м и умер в 761-м году, по другим — родился в 699-м, а скончался в 759-м.
Ван Вэй родился в провинции Шаньси в семье чиновника. Стихи начал писать очень рано, и к двадцати годам создал уже некоторые свои известные произведения, в том числе «Персиковый источник», а также знаменитое четверостишие «В девятый день девятой луны вспоминаю о братьях, оставшихся к востоку от горы»:
В двадцать лет Ван Вэй сдал экзамены на высшую ученую степень и получил при дворе пост музыкального распорядителя. Но скоро его карьера прервалась: придворные музыканты допустили какую-то оплошность — и музыкальный распорядитель был уволен и сослан в захолустье Цзинчжоу в Восточном Китае. Там он занял мелкий чиновничий пост.
Ван Вэй лишь через десять лет смог вернуться в столицу, служил у влиятельного сановника, который затем попал в опалу. Потом в Танском государстве будет кризис, начнется засилье временщиков и авантюристов, окруживших императорский трон. Вера Ван Вэя в то, что он сможет, находясь среди этих людей, сделать что-то полезное для страны, была сильно поколеблена — он решает отправиться в путешествие по стране. Едет на западную границу, где пишет блестящий цикл «пограничных» стихов. Ван Вэй уже был широко известным как поэт, музыкант, каллиграф и художник. Некоторые его стихи стали популярными песнями.
Знать приглашала поэта в свои дома. Но к этому времени в нем возобладали мысли об уходе от суеты мира, об отшельническом уединении среди «гор и вод», «полей и садов».
Истоки отшельнических настроений поэта в буддизме. С детства до старости Ван Вэй был ревностным его последователем.
В конце концов он поселился в загородном доме на реке Ванчуань — в очень живописной местности. Рано овдовевший Ван Вэй жил здесь один, хотя порой его навещали друзья и поэты. Здесь он написал многие свои пейзажные шедевры. Здесь создал знаменитый цикл «Река Ванчуань».
Будет еще в жизни поэта и карьерный взлет — он получит должность шаншу ючэна, заместителя министра, — но занимать ее будет недолго, судьба отмерила ему всего шестьдесят шесть лет жизни.
Мы уже говорили, что до Ван Вэя китайская поэзия не знала такого единения с природой. Философия дзэн-буддизма и даосская философия Лао-цзы учили поэта видеть в природе высшее выражение естественности, высшее проявление сути вещей. Любое явление в природе, каким бы малым оно ни казалось, любой миг вечной жизни природы — драгоценны. Этим и объясняется внимание Ван Вэя к тем мелочам, мимо которых проходили поэты прежде.
Трактат Ван Вэя «Тайны живописи» в переводе академика В. М. Алексеева начинается так: «Средь путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет природу природы, он закончит деянье творца». Стихи китайского поэта тоже написаны как бы простой тушью, монохромом, но в этом и высшее искусство — простыми средствами раскрыть саму «природу природы». В Китае считают, что Ван Вэй это делал гениально.
Геннадий Иванов
Фирдоуси (ок. 940–1020 или 1030)
На Востоке говорят, что перевод поэтического произведения — это всегда обратная сторона прекрасного ковра. И тем не менее тяга к переводам не уменьшается. Ценители литературы стремятся не только передать содержание, но и величие или прелесть оригинала, красоту поэтического языка.
Знаменитую книгу иранского классика Фирдоуси «Шахнаме» перевели очень хорошие переводчики — Владимир Державин и Семен Липкин. В их переводе это огромнейшее произведение (около 55 тысяч бейтов) читается довольно легко и живо.
Думаю, что многие читатели никогда не держали в руках тома «Шахнаме», поэтому нам хочется коротко познакомить вас с этим произведением.
Поэма начинается со «Слова в похвалу разума»:
Далее звучит похвальное слово разуму, потом — «Слово о сотворении мира»:
В древности и в средние века мир представляли состоящим из четырех элементов — земли, воздуха, воды и огня. После главы о сотворении мира следует «Слово о сотворении человека», затем «Слово о том, как собиралась „Книга царей“», которую начал поэт Дакики. А дальше — главы о легендарных царях. Всего 50 царствований. Внутри сказания — дастаны.
Рождение некоторых царей сравнивается с величайшими космическими событиями:
Фаридун благополучно царствовал до старости. Под конец жизни он разделил царства между тремя сыновьями. Старший, Тур, получил во владение Туран, средний, Салм, — Рум, а младшему сыну, Ираджу, достался Иран. Старшие братья стали завидовать младшему, заманили его к себе в гости и злодейски убили. Престарелый Фаридун не мог отомстить за любимого сына, и это сделает внук Ираджа Манучихр, который разгромил Тура и Салма, отрубил им головы и отослал к Фаридуну. Фаридун венчает на царство Манучихра и передает ему престол.
Итак, на сотнях страниц изложен поэтический рассказ о многих исторических событиях, в которых участвуют и прекрасные сердцем люди, и злые, и жестокие, и подлые.
Исследователь «Шахнаме» И. Брагинский называет поэму океаном, в нем и поверхность, и глубины тоже огромные. «Исследователям обычно казалось, что главное в „Шахнаме“ — это изображение борьбы благородных богатырей Ирана со злокозненными туранскими царями, что главное в „Шахнаме“ — это пусть справедливая, но война. Сказание о Сиявуше показывает, однако, что не идея войны, а идея мира водила рукой поэта…» Каждое время приспосабливает идеи «Шахнаме» к себе. В разные времена на первый план выводили то борьбу за мир и за народное счастье, то богатырские сказания, чтобы вдохновить народ на подвиги, а еще религиозную борьбу, которая тоже довольно ярко отражена в поэме.
Жизнь Абулкасима Фирдоуси, как и жизнь многих иранских классиков, состоит из легенд. А что же известно точно? То, что Фирдоуси — это псевдоним поэта, что в переводе на русский означает «райский». Точный год его рождения неизвестен. Но известно, что образование поэт получил в доме своего отца, родовитого, малоимущего аристократа-дихкана. Он изучил арабский язык и, возможно, среднеперсидский. Познания его были обширны, поэтому он получил еще прозвище «хаким» — мудрец, ученый.
Существует легенда о том, что свою поэму о царях Фирдоуси задумал написать, чтобы за вознаграждение, полученное от правителя, построить плотину для крестьянских полей.
Жизнь Фирдоуси проходила среди войн, он очень нуждался, потеря любимого сына быстро состарила его. В 1010 году он преподнес свою поэму-эпопею султану Махмуду. Во дворце его встретили как «деревенщину». Предложили участвовать в состязании с придворными поэтами. Каждый должен был сымпровизировать по одной строке одинаковым размером и на одну рифму. А заключительную строку, которая труднее всего для импровизации, должен был сочинить Фирдоуси.
Первый поэт начал: «Даже луна и та тусклее лица твоего».
Другой продолжил: «Равной твоей щечке нет розы в цветнике».
Третий сказал: «Ресницы твои пронзают кольчугу».
Все стали ждать, что скажет пришелец. Легенда говорит, что Фирдоуси противопоставил этим шаблонным образам, приевшимся метафорам образ из народного эпоса: «Как стрелы Гива в его битве с Пашаном».
Все это для нас трудноуловимо, так как строки даны в подстрочном переводе, но поверим легенде, что Фирдоуси не только придал законченность четверостишию, но словно и сам пронзил соперников своим стихом.
Предание гласит, что Махмуд отклонил подарок поэта. Фирдоуси в ответ написал едкую сатиру. Автору «Шахнаме» пришлось скрываться от разгневанного султана. Тема царя и поэта стала с тех пор одной из ведущих в средневековой поэзии на языке фарси, на котором писал Фирдоуси.
Предание говорит, что однажды Махмуд услышал поразивший его стих о воинских подвигах. Он спросил, кому эти стихи принадлежат. «Фирдоуси», — ответили ему. Царь решил простить поэта и щедро его наградить, но было поздно. Караван верблюдов с дарами для поэта входил в ворота города Тус, но с другой стороны, из других ворот в это время выходила погребальная процессия с телом умершего поэта.
Сохранилась могила Фирдоуси. В 1934 году на ней возведен мавзолей в связи с празднованием в Иране тысячелетия со дня рождения поэта.
Геннадий Иванов
Омар Хайям (ок. 1048 — после 1122)
Сколько бы изданий книг Омара Хайяма ни было, какими бы тиражами они ни выходили — всегда его стихи в дефиците. Русский читатель всегда тянулся к его поразительной мудрости, изложенной в изящных четверостишиях.
У него можно найти стихи и на трудную минуту в жизни, и на радостную, он — собеседник в раздумьях о смысле жизни, в минуты предельной искренности наедине с самим собой и в минуты веселого застолья с друзьями. Он уводит нас в космические дали и дает насущные житейские советы. Например, такие:
Кроме того, Омар Хайям был еще астрономом, выдающимся философом и математиком, в своих трудах он предвосхитил некоторые открытия европейской математики XVII века, которые при его жизни не были востребованы и не нашли практического применения. Хайям написал книгу «Алгебра», которую издали в XIX веке во Франции, специалисты были удивлены математическим прозрениями поэта. Вспомним, что Хайям жил в XI–XII веке.
Стихи Хайям писал на языке фарси в форме рубаи. Именно благодаря ему эта форма стала известна всему миру. Рубаи — это афористичное четверостишие, в котором рифмуются первая, вторая и четвертая строки. Иногда рифмуются все четыре строки. Вот пример такого рубаи:
(Перевод здесь и далее Г. Плисецкого)
Многих привлекает не только поэтическая прелесть стихов Хайяма, не только мудрость, но и бунтарский дух. Вот один из подстрочников подобного стихотворения. Подстрочник — это дословный перевод стихотворения, без поэтической обработки.
Бунтарски выглядит и частое прославление в стихах вина. Ведь вино запрещено Кораном. Однажды один читатель убеждал меня, что на самом деле Хайям имеет в виду не обычное вино, а вино в некоем философском смысле. Может быть, и в философском тоже, но давайте внимательно прочитаем еще раз:
Все-таки главный мотив творчества персидского поэта — радость, любовь, вино тоже входит в этот перечень. Не напрасно же исламское духовенство отрицательно относилось не только к философскому вольнодумству поэта, но и к теме вина. Легенда гласит, что Хайяма запрещено было хоронить на мусульманском кладбище.
Замечательную повесть об Омаре Хайяме «Запах шиповника» написал Вардан Варджапетян. В ней одна сцена очень хорошо выражает взгляды поэта на суть жизни:
«— Господин, чай уже готов. И твои любимые лепешки с медом.
— Помнишь, однажды я тебе сказал, что лучше чая вино…
— А лучше вина женщина, а лучше женщины — истина, — смеясь, скороговоркой докончила Зейнаб.
— Да, так я сказал тогда. А сегодня, гуляя по саду, понял — все пустое. Все в мире имеет вес и протяженность, объем и время бытия, но нет такой меры вещей — истина. То, что вчера казалось доказанным, ныне опровергнуто. То, что сегодня считают ложным, завтра твой брат будет учить в медресе. И не всегда время — судья понятий. Сколько болтовни я слышал о себе! Хайям — доказательство истины, Хайям — скряга, Хайям — бабник. Хайям — пропойца, Хайям — богохульник, Хайям — святой, Хайям — завистник. А я такой, какой есть.
— А я, господин?
— Ты лучше вина и важнее истины. Давно хочу дать тебе денег, купи золотой браслет с колокольчиками, чтобы я издалека слышал — ты идешь».
В этом разговоре поэта и мудреца с возлюбленной отражена поэзия Хайяма в полной мере, ее смысловая, как нынче говорят, доминанта.
Омар Хайям прежде всего представляет литературу Ирана и Средней Азии. До сих пор о нем пишут «персидский и таджикский поэт». Во времена Хайяма это был огромнейший арабский халифат, включающий и Иран, и нынешнюю Среднюю Азию, и другие территории. Многое в жизни поэта было связано с Самаркандом, а похоронен он в Нишапуре, теперь это Иран.
Геннадий Иванов
Данте Алигьери (1265–1321)
В мировой литературе есть имена, которые всегда будут столпами, маяками, символами величия и божественности таланта. Это Гомер, Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин… На этих гениях как бы стоит само здание цивилизации.
Италия XIII века представляла собой поле постоянных распрей и битв. Страна была раздроблена, шла яростная борьба между гвельфами и гибеллинами. Флоренция, родина Данте, причисляла себя к гвельфам. Все, кто уходил из-под власти императоров Священной Римской империи, предпочитая протекторат папы, а также королей и принцев французской крови, становились гвельфами. Гибеллинами же становились феодалы и городские патриции, а также целые города, как Пиза, торговавшие с Востоком и конкурирующие с Флоренцией. Еретические движения, ненавидящие папу, стали союзниками гибеллинов.
4 сентября 1260 года гибеллины наголову разбили вооруженные силы гвельфов. Изменник-флорентиец Бокка дельи Абати отрубил руку своего знаменосца, и флорентийцы бежали. Реку, багровую от крови флорентийцев, люди помнили потом десятилетия. Данте в детстве слышал много рассказов об этом коварном предательстве и о кровавой реке. Потом в «Божественной комедии» он поместит предателя в самые глубокие бездны ада: поэт задевает ногой вмерзшую в лед голову — в ледяной могиле на вечные муки осужден изменник дель Абати.
Данте родился в мае 1265 года. Флоренция в это время находилась под папским интердиктом (отлучение от церкви). В городе не звонил ни один колокол.
Данте с детства гордился тем, что он происходит из рода Элизеев, основателей Флоренции. Предок, крестоносец Качагвида, сражался с сарацинами под знаменами императора Конрада. Данте считал, что именно от него он унаследовал воинственность и непримиримость. От рода Боллинчоне, фанатичного гвельфа, поэт унаследовал политическую страстность.
Отец Данте был юристом. Матери будущий поэт лишился в младенчестве. Отец умер, когда Данте было восемнадцать лет. Образование он получил сначала классическое во Флоренции, потом в Болонье в университете изучал высшие науки — этику Аристотеля, риторику Цицерона, поэтику Горация и Вергилия и языки.
В одиннадцать лет его обручили с шестилетней Джеммой Донати. Он женился на ней только уже после смерти Беатриче — знаменитой возлюбленной Поэта.
Беатриче — «дающая блаженство» — была ли она на самом деле или это поэтический вымысел? Биографы Данте разыскали в архивах Флоренции сведения о том, что жил тогда во Флоренции богатый банкир Фолько Портинари и была у него дочь, которую и воспел Данте. Она умерла в 1290 году. Это все, что мы о ней знаем. Сам поэт сообщает только то, что впервые ее увидел, когда девочке было девять лет. Она была моложе его на несколько месяцев. Зато Данте много говорит о своих чувствах: «в самой сокровенной глубине сердца» родилась в нем любовь к девочке. Она была одета «в благороднейший кроваво-красный цвет, скромный и благопристойный, украшенная и опоясанная так, как подобало юному ее возрасту». «Владыка любви — Амор» завладел сердцем мальчика. «Часто он приказывал мне отправляться на поиски этого юного ангела; и в отроческие годы я уходил, чтобы лицезреть ее. И я видел ее, столь благородную и достойную хвалы во всех делах, что, конечно, о ней можно было сказать словами Гомера: „Она казалась дочерью не смертного, но бога“».
Это была тайная жизнь души мальчика, она заставляла его уходить «в себя», жить своим внутренним миром — все это развивалось в нем поэтический талант.
Любовь Данте к Беатриче через девять лет примет почти космический масштаб. Он увидит в ней Божий промысел и будет находить особый смысл в цифрах, окружающих их встречу. «Число три является корнем девяти, так что без помощи иного числа оно производит девять; ибо очевидно, что трижды три девять. Таким образом, если три способно творить девять, а творец чудес в самом себе — Троица, т. е. Отец, Сын и Дух Святой — три в одном, то следует заключить, что эту даму (Беатриче) сопровождало число девять, дабы все уразумели, что она сама — девять, то есть чудо, и что корень этого чуда единственно чудотворная Троица».
Эти учено-схоластические рассуждения отражают дух того времени, но они и достаточно смелы — ведь поэт сравнивает простую смертную с божественной Троицей.
Через девять лет Данте увидел Беатриче, «облаченную в одежды ослепительно белого цвета». «Проходя, она обратила очи в ту сторону, где я пребывал в смущении… она столь доброжелательно приветствовала меня, что мне казалось — я вижу все грани блаженства… когда я услышал ее сладостное приветствие… я преисполнился такой, радостью, что, как опьяненный, удалился от людей, уединяясь в одной из моих комнат…»
В этом возрасте у поэта начались настоящие муки любви. Все видели, что он влюблен. Скрыть это было невозможно, день и ночь он думал о возлюбленной. Выход это чувство нашло в поэзии.
Таких пронзительных сонетов о своей любви Данте напишет немало. Его любовь переживет Беатриче. Некоторые источники сообщают, что Беатриче вышла замуж за банкира. Но любовь поэта от этого не уменьшилась. Наоборот, она вдохновляла его на новые прекрасные сонеты. Беатриче умерла в 1290 году — для Данте ее смерть стала равносильна космической катастрофе. Данте проплакал год после смерти Беатриче. Все свои чувства он излил в книге «Новая жизнь».
После смерти Беатриче современники не видели поэта улыбающимся.
Поэт не закончил в Болонье университет, в котором учился, — причиной тому могла быть и ситуация в семье, и любовь к Беатриче, и что-то другое.
Дальше жизнь Данте складывалась драматично. Гвельфы, к которым относилась семья поэта, поделились на белых и черных: белые встали в оппозицию к папе и невольно сблизились с гибеллинами, а черные были сторонниками папы и сблизились с неаполитанским королем. Над Флоренцией появился огненный хвост кометы, напоминавшей крест. Все посчитали это предзнаменованием войн, несчастий, разорения.
Белые проиграют политическую борьбу — а Данте относился к белым — папа Бонифаций VIII поставит целью подчинить себе Италию и склонить перед престолом императоров и королей. Данте потом назовет его «князем новых фарисеев» и бросит в нижние бездны ада.
Папа Бонифаций VIII назначил во Флоренцию губернатором владений церкви принца Карла, брата французского короля Филиппа Красивого. В городе начиналось преследование белых, грабежи и поджоги домов. Черные гвельфы образовали свое правительство. Данте попал в списки политических преступников. Его обвинили в хищении, в незаконных доходах, в сопротивлении папе и Карлу. Городской герольд под звуки серебряных труб перед домом Данте провозгласил, что оный Алигьери приговаривается к изгнанию и конфискации имущества. А если вернется, то «пусть его жгут огнем, пока не умрет».
Данте никогда не вернется во Флоренцию, его жена Джемма останется одна с тремя детьми на руках.
Данте отошел от политической жизни. «Ты станешь сам себе партией», — решил он. Друзья обвинили его в предательстве. Скоро он стал чужаком почти для всех.
Двадцатилетняя изгнанническая жизнь далась поэту тяжело:
В 1303 году поэт переезжает в Верону, потом странствует по северу Италии, затем живет в Париже, где служит бакалавром Парижского университета. Он пишет трактаты «Пир», «О народном красноречии», «Монархия»…
А самое главное — в эти годы он создает произведение, которое прославит его имя в веках, «Божественную комедию». Значительную часть этого труда он пишет в горном бенедиктинском монастыре. Потом опять будет жить в Вероне, а дни свои на земле поэт закончит в Равенне, где на голову Данте правитель Равенны возложит лавровый венок.
Данте умер от малярии в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года. Он похоронен в греческом мраморном саркофаге, сохранившемся с античных времен. Через сто пятьдесят лет архитектор Ломбардо построит над ним мавзолей, который и теперь возвышается в Равенне. К нему не зарастет народная тропа — приезжают люди со всего мира, чтобы почтить память создателя великой «Божественной комедии».
Свой поэтический труд Данте назвал «комедией» согласно нормам античной поэтики — в ней так называлось произведение с благополучной и радостной развязкой. Произведение Данте начинается с «Ада», а заканчивается «Раем»
Пушкин сказал, что «единый план (Дантова) „Ада“ есть уже плод высокого гения». План поэмы — три части: «Ад», «Чистилище», «Рай». В каждой по тридцать три песни. Ад — огромная, уходящая вглубь воронка, разделенная на девять кругов. Там мучаются грешники. На самом дне Люцифер. Чистилище — мощная, уходящая конусом вверх гора, ее окружает океан. В горе семь ступеней. Поднимаясь по ним, грешник освобождается от грехов. В раю девять небес. Последний — Эмпирей.
Поэму Данте начинают с того, что на середине жизненного пути («Земную жизнь пройдя до половины») он заблудился в лесу, и перед ним предстали три страшных зверя — волчица, лев и пантера. Все это аллегории. Лес — жизнь, звери — страсти человеческие лев — властолюбие, волчица — корысть, пантера — с точки зрения христианской морали, это страсть к телесным наслаждениям, к плотским грехам.
Кто выведет из леса жизненных заблуждений? Разум. Разум явился Данте в образе древнего римского поэта Вергилия, который показывает ему, чем грозят человеку его страсти — они отправляются в Ад, потом в Чистилище, чтобы очищенный от пороков Данте предстал перед чистой своей возлюбленной Беатриче в Раю, чтобы та подвела поэта к трону Бога, который олицетворяет высшее нравственное совершенство.
Вот такой гениальный план, такая композиция.
По пути Вергилий и Данте видят многое: вот у самого входа в Ад толпа стонущих людей. Кто они? Они равнодушные. Они не творили ни добра, ни зла. «Они не стоят слов: взгляни, и мимо!» Здесь все те, кто жил до Христа. Они не знали Божьей благодати. Во втором круге Ада вихри и бури. Здесь мучаются те, кто предавался телесным наслаждениям. Здесь Семирамида, «грешная блудница Клеопатра», Елена Прекрасная — «тягостных времен виновница». Ведь из-за ее сатанинской красоты была многолетняя Троянская война. Тут и Ахилл, великий воин, он поддался любовным соблазнам…
Сладострастники, чревоугодники, скупцы и расточители, еретики, насильники над ближними и их достоянием, насильники над естеством (содомиты), лихоимцы, сводники и обольстители, льстецы, прорицатели, мздоимцы, лицемеры, воры, зачинщики раздоров, предатели родины… — все грехи представлены в Аду.
Вот как описывает Данте мучения алхимиков, поддельщиков металлов:
(Перевод М. Лозинского)
В одном из последних кругов они встречают учителя Данте Брунето Латини, который здесь находится как преступник против естества, то есть содомит. Данте воскликнул:
Среди тиранов поэт поместил Александра Македонского. Там же Аттила. Тираны мучаются в кипящем потоке.
В девятом круге, самом страшном, находятся предатели родины, предатели друзей. Среди них первый убийца на земле — Каин. Все они вмерзли в ледяное озеро Коцит.
С помощью небесного ангела и дракона Гериона путешественники достигают центра Ада — здесь средоточие мирового зла и уродства — Люцифер.
Люцифер имеет три головы, в каждой из которых — по грешнику, три самых страшных преступника: Иуда, предавший Христа, Брут и Кассий, предавшие Юлия Цезаря.
Начинается подъем по Чистилищу. К Раю. Здесь тоже конкретные люди, конкретные судьбы.
В Раю Данте встречает Беатриче. Устами возлюбленной он корит себя за то, что шел иногда «дурной стезей», что устремлялся к «обманным» благам.
Данте доходит до Эмпирея, вершины Рая. Здесь живут Бог и ангелы и блаженные души. Тут все невещественно, Бога узреть нельзя. Образ Бога — это мысль Бога в ее лучезарности, всемогуществе и необъятности.
На читателей неизгладимое впечатление производит прежде всего «Ад». О Данте слагались легенды, женщины боялись его лица и бороды, покрытой якобы пеплом ада.
Тысячи художников писали картины на дантовские сюжеты. И наши великие соотечественники испытали влияние Данте.
(Николай Гумилёв)
Микеланджело никогда не расставался с поэмой Данте — читал и перечитывал всю жизнь. Пушкин читал и перечитывал:
(А. Пушкин)
Геннадий Иванов
Франческо Петрарка (1304–1374)
Петрарку из века в век чтят как родоначальника новой европейской поэзии, возвестившей наступление новой эпохи, названной Возрождением.
Выход его «Книги песен» («Канцоньере») надолго определил пути развития европейской лирики, став непререкаемым образцом.
Основная черта этой великой личности и великого поэта — это потребность любить и быть любимым. О его знаменитой любви к Лауре написаны тысячи книг и статей, но он также очень любил свою мать, своих домашних, многочисленных друзей: Гвито Сетте, Джакомо Колонна, Джованни Боккаччо… Вне дружбы, вне любви к ближним и вообще к людям Петрарка не представлял свою жизнь. И люди его любили.
Петрарка очень тонко чувствовал природу, он, как никто из современников, умел подмечать в ней сокровенное.
Петрарка был очень восприимчивым ко всему, что его окружало. Его интересовала история, настоящее и будущее. Он писал о медицине, о полководческом искусстве, о проблемах воспитания и о распространении христианства, об астрологии и о падении воинской дисциплины после заката Римской империи. Даже писал трактат о выборе жены.
Поэт был большим патриотом. Говорят, даже яростным патриотом. Беды Италии были его собственными бедами. Это все отразилось в его знаменитой канцоне «Италия моя». Горячим желанием поэта было видеть родную страну единой и могущественной. Он оплакивал разделение Италии, просил императора Карла IV перенести снова столицу папства и империи в Рим из Авиньона. Он прикладывал усилия, чтобы остановить братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое превосходство на Черном и Азовском морях.
Одним словом, это был очень разносторонний человек, внутренне очень богатый и живой.
Прошли века, и на поверхности интересов человечества от Петрарки, безусловно, осталась «Книга песен» — это 317 сонетов, 29 канцон, баллад, секстин и мадригалов. Вот несколько произведений из нее:
XXVI
(Перевод Е. Солоновича)
XXXI
(Перевод А. Эфроса)
CCCXLVIII
(Перевод З. Морозкиной)
CCCL
(Перевод Е. Солоновича)
Книга состоит из стихов «Сонеты на жизнь Мадонны Лауры» и стихов «Сонеты на смерть Мадонны Лауры» и раздела «Избранные канцоны, секстины, баллады и мадригалы». Стихи писались на итальянском и латинском языках.
Петрарка впервые увидел Лауру 6 апреля 1327 года в Авиньоне, где жил в это время вместе с родителями. Ему было 23 года. Это была Страстная пятница. Поэт, погруженный в молитву, вдруг поймал на себе взгляд красивой девушки. Это была Лаура. Он полюбил ее с первого взгляда. Это была вспышка неземного света.
Лаура к этому времени второй год была замужем. Впоследствии она родила мужу одиннадцать детей. Но Поэт после встречи 21 год воспевал ее как Непорочную Деву, изливал свои чувства в стихах к ней все ярче и ярче. Видимо, эти стихи были известны Лауре, но… «Но я другому отдана»…
Исповедальность поэта, предельная искренность, тончайший лиризм, какого еще не знала европейская поэзия, — все это торжествует в «Книге песен».
(Сонет LXI. Перевод Вяч. Иванова)
В 1348 году по Европе прокатилась эпидемия чумы. Она унесла жизнь миллионов людей. От этой болезни умерла и Лаура. И умерла она именно в тот же день и месяц, и в те же утренние часы, и в том же городе, где и когда впервые пересеклись их взгляды. Тайну этой встречи и любви нам не дано открыть.
Смерть Лауры Петрарка воспринял как катастрофу:
(Сонет CCCXXVII. Перевод В. Левика)
В «Письме к потомкам» Петрарка написал: «Между смертными нет ничего длительного, и если случается что-либо сладостное, оно вскоре венчается горьким концом».
В конце жизни поэт стал глубоко религиозным человеком. «Юность обманула меня, — писал он, — молодость увлекла, но старость меня исправила и опытом убедила в истинности того, что я читал уже задолго раньше, именно, что молодость и похоть — суета, вернее, этому научил меня Зиждитель всех возрастов и времен, который иногда допускает бедных смертных в их пустой гордыне сбиваться с пути, дабы, поняв, хотя бы поздно, свои грехи, они познали себя».
Литературу Петрарка понимал как возможность достигать в слове художественного совершенства, поэтому он много раз редактировал свою лирику, оттачивал сонеты, углубляя, а то и изменяя их содержание. Чем больше редактировал, тем яснее становилось, к чему он стремился. А стремился он все больше углубить религиозные мотивы, и реальная Лаура все больше принимала образ Мадонны.
Геннадий Иванов
Джованни Боккаччо (1313–1375)
Незадолго до ухода, уже прощаясь со своей «земной оболочкой», Боккаччо сам себе сочинил эпитафию: «Под этим камнем лежат прах и кости Иоанна, душа его предстает Богу, украшенная трудами земной жизни. Отцом его был Боккаччо, родиной — Чертальдо, занятием — священная поэзия».
Когда Джованни Боккаччо, по крещению Иоанн, «предстал Богу», эта эпитафия появилась на его надгробии, дополненная Салутати. Упрекнув ушедшего поэта за излишнюю скромность, он перечислил важнейшие творения Боккаччо и закончил словами: «Тысячи трудов всенародно славят тебя: никогда ты не будешь забытым». Среди важнейших творений Салутати «забыл» назвать «Декамерон», а ведь благодаря именно этой книге сбылось его пророчество о писателе: «…никогда ты не будешь забытым».
Пушкин, с молодым озорством сочиняя своего «Графа Нулина», без сомнения, вспоминал «Декамерон». Когда русского поэта упрекали за фривольность этой поэмы, он ссылался на авторитет итальянского «творца шутливых повестей», как называл Боккаччо. Итальянский писатель и позднее «патронировал» собратьев по перу. В 1912 году книга Василия Розанова «Уединенное» была арестована цензурой «за порнографию», на что он сделал ответный выпад статьей: «Тема и Боккачио, и Сократа (О цензуре)».
Без неподцензурного «Декамерона» и чисто житейская биография Джованни Боккаччо предстанет искаженной. Фолкнер в одном из интервью высказал справедливую мысль: «Я предпочитаю не относиться к писателю с недоверием и стараюсь верить, что он все-таки стремится рассказать мне свою историю, а не просто пощекотать мои нервы». Жизнь Боккаччо, пожалуй, как никакого другого мастера эпохи Возрождения, была органически связана с его творчеством, а творчество, в свою очередь, — с «возрастами любви». Можно сказать, что произведения Боккаччо — история его умонастроений, соответствующих возрасту.
У того же Василия Розанова есть любопытное рассуждение о возрастах, вполне подходящее к нашей теме. Он признавался в своей влюбленности в возраст стариков и детей, который считал полным значительности — метафизическим. Средний возраст человека — от 30 до 40 лет — мыслитель называл физическим: «Тут все понятно, рационально. Идет служба. „День за днем“, „оглянуться некогда“. Механика. В которой не вспоминают и не предчувствуют».
В юности, в период предчувствий, Джованни Боккаччо испытал в жизни и выразил в творчестве возвышенную, идеальную любовь.
В среднем, физическом возрасте реальных чувств он пропел в своем «Декамероне» веселый гимн полноте бытия, не находя ничего противоестественного в том, что даже монахов и священников, которых он сделал персонажами некоторых озорных новелл, прельщают земные радости. В этом не стоит искать антицерковное направление, что внушалось читателю предисловиями прежних лет (к примеру, в начале 1920-х годов создавалась книжная серия «Всемирная библиотека», и авторам вступительных статей давались рекомендации, как представлять писателей: «Боккаччо — борьба против духовенства… Петроний — сатира на нэпманов» — из «Дневника» К. Чуковского).
Перешагнув сорокалетний рубеж и изжив все страсти, «свободный» Боккаччо увидел в своих любовных писаниях («amatoria studia») собственную греховность и сочинил суровую антифеминистскую книгу «Ворон», в которой «Очарованная долина» называлась «Хлевом Венеры», а женщины — ужасным дьявольским наваждением.
Пятидесяти лет он окончательно поселился в старом дедовском доме в Чертальдо. Известно письмо Боккаччо к Петрарке, написанное оттуда, — о посещении его дома неким монахом Джоаккино Чиани, который от имени Блаженного Пьетро Петрони порицал его за предосудительные писания на итальянском языке и требовал строгого покаяния вплоть до отказа от литературной деятельности. Боккаччо сообщал другу-поэту, что готов к этому.
Некоторые исследователи находят этот эпизод «темным местом» в биографии писателя и даже приписывают его болезненному воображению Боккаччо и «страху перед адом». Хотя, думается, это совершенно естественное чувство для человека в метафизическом возрасте, когда жизнь пошла под уклон.
Доподлинно известно лишь то, что «Декамерон» пользовался необычайным успехом при жизни автора. Эту книгу переписывали, крали друг у друга и даже принимали в заклад наряду с драгоценными изделиями и мехами.
Появление на свет Джованни Боккаччо окутано дымкой загадочности. Датой рождения называют 1313 год. По одной версии, он родился в Париже от случайной связи флорентийского купца Боккаччино ди Келлино со знатной француженкой чуть ли не королевского происхождения. По другой — местом его рождения является Флоренция или Чертальдо, где у его отца было имение. Точно установлено, что он был внебрачным ребенком.
Начальное образование Джованни получил дома. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, Боккаччино отправил сына в Неаполь — приобретать практический опыт в торгово-финансовых операциях в неаполитанском отделении флорентийского банка Барди, совладельцем которого являлся.
Благодаря знакомству с богатым флорентийцем Никколо Аччайуоли, живущим в то время в Неаполе, Джованни попал в круг молодых аристократов при дворе короля Роберта Анжуйского. Просвещенный монарх слыл гуманистом, и при его дворе одаренный и впечатлительный юноша пристрастился к свободным искусствам — открытой к тому времени античной культуре, поэзии трубадуров, французским фаблио (короткая комическая повесть), поэтам «сладостного нового стиля», к Данте, который станет его кумиром навсегда. Такая праздничная жизнь мало располагала к освоению банковских дел, зато будила поэтические настроения.
К 1336 году относят встречу Джованни Боккаччо с красавицей-аристократкой Марией д'Аквино. Бытует стойкая легенда, прижившаяся во многих жизнеописаниях писателя, будто Мария была внебрачной дочерью Роберта Анжуйского. Их встреча произошла в страстную субботу в церкви Сан-Лоренцо — ровно через десять лет после знаменитой встречи Петрарки с Лаурой в церкви Санта-Клара в Авиньоне, и так же, как у Петрарки, имела блестящие литературные последствия.
Мария д'Аквино станет музой Боккаччо и под именем Фьямметты появится в его творчестве. Вначале это будет романтическое воспевание Фьямметты как «идеи любви», а с течением времени муза начнет приобретать более земное оформление. С ней связаны первые литературные произведения Боккаччо: пастораль «Амето» (1341), написанная стихами и прозой, поэмы «Любовное видение» (1342), «Элегия мадонны Фьямметты» (1343), «Фьезоланские нимфы» (1345), навеянные «Метаморфозами» Овидия, — все они повествуют о возвышающей силе любви, превращающей неловкого юношу в изящного кавалера.
Когда Мария д'Аквино и Джованни Боккаччо расстались, он написал повесть «Фьямметта» — рассказ женщины об измене возлюбленного и своих душевных муках. Критики считали, что в повести Боккаччо перевернул исходную ситуацию, чтобы отомстить неверной Марии. Нынешние коллеги итальянских «зоилов» такое «злонамерение» Боккаччо оспаривают: «Это невозможно уже потому, что весь рассказ имеет своей целью вызвать в читателе сочувствие именно к Фьямметте, а не к ее коварному возлюбленному. Скорее можно здесь видеть стремление до конца развеять былые чары, отрешиться от острого субъективизма… Это позволило Боккаччо дать глубокий анализ сердечных переживаний покинутой женщины, который развернулся в замечательный, первый в европейской литературе психологический роман» (А. А. Смирнов). Словом, спор свидетельствует лишь о том, что литературное переложение любовных ситуаций с трудом поддается бытовой дешифровке: кто в этой истории победитель, а кто — побежденный. Победило искусство, и повесть открыла новый жанр психологической прозы.
Заметим, что современники упрекали Боккаччо за утомительную эрудицию, которой блистает в повести его Фьямметта, не забывая, на фоне своих страданий, вспоминать, как в сходных случаях проявляли себя знаменитые дамы древности. Избыток ссылок на античную культуру — характерный «симптом» литературы эпохи Возрождения. Античные образцы и примеры наполняют многие ренессансные творения.
Все эти произведения, начатые и задуманные Боккаччо в Неаполе, были завершены во Флоренции. Банк Барди лопнул, и материальные дела семьи пошатнулись. Отец настоял на возвращении Боккаччо во Флоренцию, где писатель зарабатывал себе на жизнь, выполняя некоторые дипломатические поручения флорентийской коммуны.
Боккаччо вступил в средний, физический возраст. В это время произошло его знакомство с Петраркой, перешедшее в дружбу на всю жизнь. Вот как описывает их первую встречу Ян Парандовский в своей художественно-документальной повести «Петрарка» (1956): «Сын флорентийского купца и неизвестной парижанки, моложе Петрарки на девять лет, живой, остроумный весельчак, известный своими любовными похождениями, стихами и новеллами, он краснел и смущался, как студент, в обществе поэта, увенчанного лаврами на Капитолии. Боккаччо любил и почитал Петрарку с давних пор. Знал наизусть его сонеты и, подражая им, сочинял собственные, старался не упустить ничего из его латинской прозы, писал „Bucolicum carmen“ („Буколики“ — жанр „пасторали“, воспевающей простой быт пастухов и пастушек, их нежную любовь и свирельные песни. — Л.К.) тем же стилем и с такими же запутанными аллегориями… Петрарка с интересом следил за беспокойными движениями этого высокого, сильного человека, который, хотя ему еще и не было сорока, уже начинал седеть и обнаруживал склонность к полноте. Припомнились ему и неаполитанские сплетни о любви Боккаччо и Марии, дочери короля Роберта… ни одной из его книг он не читал и промолчал, узнав, что Боккаччо занят сочинением большого сборника новелл. Его заинтересовало только название книги: „Декамерон“…»
«Декамерон» был написан в 1350–1353 годах. Эта книга представляет собой сборник самостоятельных новелл, объединенных сквозным сюжетом: семь молодых дам и три юноши отправились на загородную виллу, чтобы переждать свирепствующую в городе чуму. Описание чумной эпидемии, охватившей Флоренцию в 1348 году, а также всеобщего ужаса и паники, — становится прологом «Декамерона».
В течение десяти дней (отсюда название: в переводе с греческого Декамерон — десятидневник) сбежавшее от смерти и развеселившееся общество устраивает «пир во время чумы» и развлекает друг друга всевозможными историями — местными анекдотами, преданиями, притчами, фабльо. Все рассказчики родом из состоятельных семей, получившие хорошее воспитание и приобщенные к античному искусству с его культом полноты бытия, то есть люди, выражающие новое умонастроение — жажду жизни. Основной пафос их историй — осмеяние аскетических нравов средневековья и утверждение человеческого права на земные радости, поэтому новеллы носят озорной и даже, как считали некоторые современники писателя, непристойный характер.
В рассказах представительствуют все итальянские сословия — аристократы и короли, купцы и рыцари, священники и монахи, крестьяне и ремесленники, в отдельных новеллах персонажами стали известные люди, к примеру, художник Джотто, поэт Гвидо Кавальканти, законовед Форезе де Раббата и др.
При создании «Декамерона» Боккаччо пользовался сюжетами и из средневековых сборников, и из латинских литературных источников. Ренессансная обработка писателя оживила их, а некоторые сюжеты он «пересадил» на современную итальянскую почву. Таким образом, книга дает многокрасочную картину нравов итальянского Возрождения.
Боккаччо завершил «Декамерон» в возрасте «акмэ» — так древние греки называли сорокалетие как возраст расцвета мужчины. Джованни Боккаччо относился, видимо, к тем людям, о которых поэт сказал: «И жить торопится, и чувствовать спешит», и его «акмэ» уже осталось позади. Ровно в сорок лет он перешел в метафизический возраст мудрости и так увлекся раскаиванием в былых грехах, что все зло, какое только есть на свете, увидел в женщине. В таком умонастроении было написано его последнее художественное произведение — повесть «Ворон» (1354–1355), сурово осуждающая женщин за лживость, притворство и хитрость, будто не он когда-то называл их «мадоннами» и «нимфами».
«Мышь пробежит по комнате, ветер стукнет ставней, камешек упадет с крыши — и вот они дрожат, бледнеют, обмирают, будто перед лицом смертельной опасности. Но зато как они бесстрашны, когда им надо обделывать свои бесчестные делишки! — пишет ставший женоненавистником Боккаччо. — Сколько было и есть женщин, что крадутся по крышам домов, дворцов и башей, когда их призывают и ждут любовники!.. Все помыслы женщин, все их старания и усилия направлены к одной-единственной цели — ограбить, подчинить, облапошить мужчин… Поэтому женщины так охотно посещают, приглашают, ублажают астрологов, чернокнижников, ворожей и гадалок… женщина превосходит яростью тигра, льва и змею, каков бы ни был повод, вызвавший гнев, она тотчас прибегнет и к огню, и к яду, и к булату…»
Некоторая заинтересованность заставила нас выбрать для примера наиболее лояльные характеристики, но вообще это очень полезное чтение и для мужчин, и для их «противостоящей» половины.
Примерно в это же время Джованни Боккаччо пишет «Жизнь Данте» (1351–1355). В строгом смысле слова это произведение вряд ли можно назвать жизнеописанием великого поэта, скорей это его духовная биография.
Перу Боккаччо также принадлежат интересные исследования «Генеалогия богов», «О знаменитых женщинах», «О несчастиях знаменитых людей».
В 1362 году Джованни Боккаччо принял приглашение поселиться в Неаполе при Анжуйском дворе, однако разочарование в холодном приеме заставило его возвратиться во Флоренцию. Последним и окончательным местом своей жизни он выбрал небольшое отцовское именьице в Чертальдо, близ Флоренции.
В 1370–1371 годах, по приглашению церкви Сан-Стефано ди Бадиа во Флоренции, он читал публичные лекции-комментарии к «Божественной комедии» Данте. Лекции были прерваны на XVII песне «Ада» из-за плохого самочувствия писателя, а больше из-за нападок несогласных с его толкованием «Комедии» слушателей.
На исходе лет писатель страдал водянкой, которая и унесла его из жизни 21 декабря 1375 года — через полтора года после смерти его друга Петрарки. Похоронен Джованни Боккаччо при церкви святых Михаила и Якова в Чертальдо.
Россия познакомилась с «Декамероном» в XVIII веке, когда на русском языке были пересказаны несколько наиболее скромных новелл. В следующем веке отдельные новеллы переводил К. Н. Батюшков. Классический перевод «Декамерона» осуществил в 1892 году А. Н. Веселовский. «Серебряный век» также проявлял интерес к итальянскому мастеру — поэт Михаил Кузмин в 1913 году перевел «Фьямметту». И все же главной книгой Джованни Боккаччо был и остается «Декамерон». Некоторые сюжеты из этой книги использовал даже великий Шекспир.
Любовь Калюжная
Франсуа Вийон (1431 — после 1463)
У хороших, а тем более у прекрасных и больших поэтов мало что бывает случайного и в стихах и в судьбе. Вот, казалось бы, русский поэт, певец русских полей и деревень Николай Рубцов почему-то в стихотворении «Вечерние стихи» вспомнил о Вийоне.
Жизнь французского поэта была такой же неприкаянной, как и у самого Николая Рубцова.
Вийон был вором. И даже можно сказать — был убийцей. Ему было немногим более двадцати лет, когда он подрался из-за девушки прямо на паперти церкви. Его соперник ножом рассек ему губу — тогда Франсуа бросил камень в обидчика. Бросок был роковым — парень был убит. Вийон срочно покидает Париж. Начинается его бродяжническая жизнь. Во Франции тогда было смутное время. Страна была разорена войной с англичанами. Народ умирал от голода. Шайки разбойников бродили по дорогам. Судьи быстро судили, а палачи торопливо вешали.
Бежав из Парижа, Вийон прибился к одной из банд. В 1456 году король Карл VII согласился помиловать поэта за его слезное ходатайство. Вийон вернулся и стал студентом Сорбонны, как он говорил, «бедным школяром». Но руководила им вовсе не тяга к знаниям, просто по закону «школяры» были неподсудны королевскому суду. Вийон таким образом пытался избежать тюрьмы, ведь поведение его не было благочестивым. Он водился с самым известным разбойником Монтиньи, которого позднее приговорили к повешению за убийство, с известными ворами Лупа и Шолляром, с шулером Гара. Бедность заставляла его воровать — и он научился это делать мастерски, приятели звали его «отцом-кормильцем», так как Вийон всегда мог достать окорок или бочонок вина.
Через некоторое время, после ограбления монаха-августинца, Франсуа опять вынужден был бежать из Парижа. Его поймали и приговорили к повешению. Ожидая казни, он написал «Балладу повешенных»:
(Перевод Ф. Мендельсона)
Попадая в тюрьму, Вийон обращался за помощью к влиятельным друзьям, которые ценили его поэтический дар. Особенно много помогал ему принц Карл Орлеанский, один из крупнейших поэтов своего времени.
В 1461 году Вийону исполнилось тридцать лет. Он встретил их в тюрьме близ Орлеана. Только что взошедший на престол Людовик XI приказал освободить поэта. Вийон пожелал молодому королю двенадцать сыновей.
Хотя поэт и был благодарен помогавшим ему сильным мира сего, но по натуре своей он был очень независимым человеком и предпочитал воровать, чем пресмыкаться перед королем или принцем. Во многих своих стихах он издевался над власть имущими. Правда, и самоиронии у него было достаточно:
Четверостишие, которое написал Вийон, приговоренный к повешению:
Вообще Вийон над многим в жизни издевался. В балладах «Малое Завещание», а потом в «Большом Завещании» от него досталось и друзьям, и врагам. Порой издевается он и над женщинами. Только «старушка мать» для него святая. Порой его мотивы напоминают мотивы Есенина — «Москвы кабацкой» или «Письма к матери».
Характер поэзии Вийона прямой, народный, довольно грубый, но за всем этим читатель видит глубокую человечность. «Он был первым поэтом Франции, который жил не в небесах, а на земле и который сумел поэтически осмыслить свое существование… Поэзия Вийона — первое изумительное проявление человека, который мыслит, страдает, любит, негодует, издевается. В ней уже слышна и та ирония, которая прельщала романтиков, и соединение поэтической приподнятости с прозаизмами, столь близкое современным поэтам — от Рембо до Маяковского», — писал Илья Эренбург.
Поэзия эпохи Возрождения, в которую творил Вийон, была по сути поэзией радости, поэзией соловьиных трелей и всяческого щебета. А тут вдруг — тюрьмы и виселицы, грубая правда жизни. Но это и стало новым словом в поэзии тогда. Читатели услышали в стихах Вийона голос самой Франции. Многие считают, что он самый французский поэт Франции.
Много чего пережил в жизни Вийон. И все-таки жизнь он принимал такой, какая ему выпала. Он был мудрым поэтом.
Баллада судьбы
Неизвестно, как закончил свои дни Франсуа Вийон Предполагают, что он умер не своей смертью.
Геннадий Иванов
Франсуа Рабле (1494–1553)
Когда кого-то называют словом «раблезианец», мы сразу представляем себе не в меру упитанного насмешника, который любит со вкусом поесть, хорошо выпить и закусить, покуражиться, крепко выразиться, устремиться за любой юбкой — словом, полнокровного человека, ни в чем себе не отказывающего. Вглядимся в портрет Франсуа Рабле. Разве он похож на «раблезианца»? Ничуть. Да и портрет этот взят из солидного собрания «Портретов многих знаменитых людей, живших во Франции с 1500 года по настоящее время» (издание 1601 года). Кстати, портрет Рабле помещен не среди писателей, а в разделе знаменитых врачей.
До того как стать «знаменитым врачом», Рабле тоже был не менее серьезным господином — сначала монахом, затем священником. «Скомпрометировали» имя этого уважаемого человека Гаргантюа и его сын Пантагрюэль, именно их «неумеренное жизненное поведение» наполнило определенным смыслом слово «раблезианец», поскольку Рабле явил миру и отца и сына в своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Рабле — это загадка. Разгадать ее пытались многие. Приведем несколько авторитетных суждений соотечественников писателя, чтобы показать диапазон «проблемы».
«Маро и Рабле совершили непростительный грех, запятнав свои сочинения непристойностью, — писал Лабрюйер в книге „Характеры или нравы нынешнего века“ (1688). — Они оба обладали таким прирожденным талантом, что легко могли бы обойтись без нее, даже угождая тем, кому смешное в книге дороже, чем высокое. Особенно трудно понять Рабле… его произведение — неразрешимая загадка. Оно подобно химере — женщине с прекрасным лицом, но с ногами и хвостом змеи или еще более безобразного животного: это чудовищное сплетение высокой утонченной морали и грязного порока. Там, где Рабле дурен, он переходит за пределы дурного, это какая-то гнусная снедь для черни; там, где хорош, он превосходен и бесподобен, он становится изысканнейшим из возможных блюд».
Для Вольтера, далеко не пуританина, Рабле тем не менее был только первый из буффонов (шутов), презираемый всей нацией.
Шатобриан выдвигал идею о гениях-матерях, которые рождают и вскармливают всех великих писателей своего народа. Он полагал, что таких гениев-матерей всего пять-шесть во всей мировой литературе. В их числе он называл Рабле — рядом с Гомером, Шекспиром и Данте. Рабле, считал Шатобриан, создал всю французскую литературу, как Гомер — греческую и римскую, Шекспир — английскую, Данте — итальянскую.
Спорящие между собой суждения и по сей день «вопрос о Рабле» оставляют открытым, а если четыре с половиной века книга Рабле не дает о себе забыть — она заставляет назвать ее великой.
Франсуа Рабле родился в 1494 году в небольшом городке Шиноне, расположенном в цветущей долине реки Луары. Отец его был землевладельцем и местным адвокатом, сыном зажиточного крестьянина (по другим версиям отец Рабле являлся владельцем небольшого кабачка или аптекарем). Известно, что мать Франсуа умерла рано.
В 1510 году Рабле поступил во францисканский монастырь в Пуату и до 1525 года был монахом, затем перешел в бенедиктинский монастырь, где принял сан священника. В эти годы он изучает латынь, древнегреческий язык, начинает переписку с главой французского гуманизма и советником короля Гильомом Бюде, увлекается естественными науками и медициной. Все эти далеко не монашеские занятия вызывали неудовольствие духовных иерархов. В 1527 году Рабле испросил себе разрешение посетить Париж и в монастырь больше не вернулся.
Франсуа Рабле начинает свои странствия по университетским городам Франции в погоне за знаниями, что было характерно для того времени. Чтобы представить круг интересов человека эпохи Возрождения и общее умонастроение, приведем фрагмент из письма Гаргантюа к его сыну Пантагрюэлю, который, подобно Рабле, отправился в странствия. Отец, после бурно проведенной молодости добравшийся наконец до мудрой старости, наставляет сына: «Ныне науки восстановлены, возрождены языки: греческий, не зная которого человек не имеет права считать себя ученым, еврейский, халдейский, латинский. Ныне в ходу изящное и исправное тиснение (имеется в виду книгопечатание. — Л.К.), изобретенное в мое время по внушению Бога, тогда как пушки были выдуманы по наущению дьявола. Всюду мы видим ученых людей, образованнейших наставников, обширнейшие книгохранилища, так что, на мой взгляд, даже во времена Платона, Цицерона и Папиниана было труднее учиться, нежели теперь, и скоро для тех, кто не понаторел в Минервиной школе мудрости, все дороги будут закрыты. Ныне разбойники, палачи, проходимцы и конюхи более образованны, нежели в мое время доктора наук и проповедники. Да что говорить! Женщины и девушки — и те стремятся к знанию, этому источнику славы, этой манне небесной. Даже я на старости лет принужден заниматься греческим языком… и вот теперь, ожидая того часа, когда Господу будет угодно, чтобы я покинул землю и предстал перед Ним, я с наслаждением читаю Moralia Плутарха („Этические сочинения“. — Л.К.), прекрасные Диалоги Платона, Павсаниевы Описания и Афинеевы Древности. Вот почему, сын мой, я заклинаю тебя употребить свою молодость на усовершенствование в науках и добродетелях…»
Заметим, что слова Гаргантюа об изучении им на старости лет древнегреческого языка, а также более чем почтительное упоминание мыслителей и писателей Древней Греции и Древнего Рима, не случайны. Эпоха Возрождения открыла для себя античную культуру и восхитилась ею. Именно благодаря этому увлечению, а также книгопечатанию многие образцы античного искусства и науки не затерялись в веках и дошли до нашего времени, а ведь могли быть уничтожены во времена средневековья, которое презирало античный культ полноты жизни. Это же поклонение людей Возрождения античной культуре привело и к самым фантастическим теориям. Где-то в семидесятых годах XX века ходил по рукам трактат некоего молодого историка, выдвинувшего сенсационную гипотезу, будто вся античность сочинена в эпоху Возрождения. Впрочем, это можно расценивать лишь как попытку обратить на себя внимание, нежели как правдоподобную версию.
Вернемся к Франсуа Рабле, которого мы оставили в тот момент, когда он снял монашескую рясу и отправился в мирское странствие.
Рабле изучал право в Пуатье, медицину в Монпелье, где получил степень бакалавра (1530), а затем и доктора медицины (1537). В это время он завязывает переписку с Эразмом Роттердамским, автором знаменитой книги «Похвала Глупости», выступает с лекциями на темы медицины, в которых следует доктринам Гиппократа и Галена. Эти занятия побудили его взяться за перо. В 1532 году Рабле издал «Афоризмы» Гиппократа со своими комментариями, а в следующем году появилось его первое оригинальное произведение «Ужасающие и устрашающие деяния и подвиги знаменитейшего Пантагрюэля», подписанное псевдонимом Алькофрибас Назье (Alcofribas Nasier — анаграмма его имени).
Вдохновила Рабле на это сочинение народная книга под названием «Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа». Судя по его замечанию о том, что этой книги «в два месяца было продано столько, сколько не купят Библий за девять лет», она пользовалась огромной популярностью.
«Великие и неоценимые хроники…» — фольклорная книга, содержащая сатиру на фантастику и авантюрных героев из старых рыцарских романов. Своего «Пантагрюэля» Франсуа Рабле задумал как продолжение этой книги. Однако его стилизация наивного народного эпоса по мере повествования об «ужасающих деяниях» Пантагрюэля вскоре стала перемежаться ироничными авторскими комментариями по поводу рассказываемых событий, и книга получилась вполне авторской.
В 1534 году Франсуа Рабле побывал в Риме вместе с посольством короля Франциска I, в которое входил епископ Жан дю Белле, а Рабле состоял при нем врачом. Поездка обогатила его новыми впечатлениями, он посетил Флоренцию, возможно, другие города. Вернувшись на родину, в том же году Рабле издал еще одну часть своей книги — «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля» — под тем же псевдонимом. Эта книга свидетельствует, что кругозор автора явно расширился и повествование разнообразилось новыми темами. «Преужасная жизнь великого Гаргантюа» стала первой частью эпоса Рабле, а «Пантагрюэль» — второй.
В этих книгах поведана история великана Гаргантюа, чьим отцом был великан-король Грангузье, и его сына Пантагрюэля. Король поручил воспитание Гаргантюа схоластам и богословам, то есть людям старой культуры, и все обучение сводилось к зубрежке без усвоения смысла наук. Тогда король поручает воспитание своего наследника гуманистам, полагающим, что воспитание должно быть жизнерадостным и соединять умственное и физическое развитие.
Такая завязка основного смысла романа дает возможность Рабле высказать свои идеалы, выражающие общие идеалы эпохи Возрождения: раскрепощение личности — «ибо между телом и духом существует согласие нерушимое», отрицание аскетизма — в религии, науке, искусстве, политике, быту, а также «глубокая и несокрушимая жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно».
Гаргантюа отправляется продолжать образование в Париж, где усвоенные новые идеи позволяют ему вести весьма нескучный образ жизни, что во второй части с исполинским размахом продолжит его сын Пантагрюэль. Два ведущих лейтмотива жизни этих «всежаждущих» натур — вино и знания — открывали автору безграничный простор для создания немыслимых комических положений и безудержных дионисийских картин.
Третья книга романа вышла только через двенадцать лет — в 1545 году, и подписана была уже настоящим именем автора. Полное ее название выглядит так: «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля, сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины». Для сравнения приведем полное название первой части «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции».
Третья книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» вышла в опасный политический момент и могла стоить Рабле жизни. К тому же он посвятил ее «духу королевы Наваррской», написавшей озорную книгу — вслед за Боккаччо — «Гептамерон», которая считалась скандальной. Король Франциск I, прежде лояльно относившийся к новым общественным веяниям, в 1545 году находился в самом разгаре борьбы с лютеранством, в котором видел угрозу официальному католицизму, а значит, государственности. «Все эти новые секты, — говорил он, — стремятся гораздо более к разрушению государства, чем к назиданию душ». Началось преследование еретиков. Сорбонна (богословский коллеж в 1257–1554 годах), пытавшаяся запретить и первые книги Рабле, от чего их спасал покровительствующий писателю епископ Жан дю Белле, начала преследовать романиста.
После того как в 1546 году закончил на костре свою жизнь друг и единомышленник Рабле Этьен Доле, писатель решил больше не испытывать судьбу. При поддержке епископа Жана дю Белле Рабле покинул пределы Франции, а в 1547 году вместе с дю Белле, который к тому времени стал кардиналом, уехал в Италию и вернулся лишь в 1549 году, когда обстановка во Франции смягчилась.
В замке дю Белле Рабле дописал свою Четвертую книгу, после чего кардинал назначил его на место кюре в Медоне близ Парижа, что не требовало исполнения обязанностей священника, но защищало от преследований. Этот период оставил легенды о шутовских выходках «медонского кюре», бытовавшие на протяжении почти четырех веков, однако новейшие исследователи решительно их отвергли. А жаль. Согласитесь, трудно поверить в то, что человек, ведущий безукоризненную жизнь аскета, мог обладать столь богатой фантазией, которой хватило на четыре книги похождений его «всежаждущих» героев. К тому же маленькие слабости всегда очеловечивают образ.
В 1552 году Четвертая книга была подвергнута парижским парламентом судебному рассмотрению, и Рабле грозила тюрьма, от которой его спасла смерть. Франсуа Рабле ушел из жизни в Париже, по предположениям — в апреле 1553 года. Вышедшая посмертно Пятая книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», как считают исследователи, вряд ли принадлежит перу Рабле. Предполагают, что она создана неизвестным автором, который мог использовать оставшиеся после кончины писателя наброски.
Франсуа Рабле считают «мужем единой книги», но за этой книгой закрепилась высокая репутация энциклопедии французского Возрождения и собрания народной мудрости. «Рабле собирал мудрость в народной стихии старинных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов, — писал французский историк Мишле. — Но, преломляясь через это шутовство, раскрывается во всем своем величии гений века и его пророческая сила».
До России «озорник» Рабле добрался только в начале XX века. Первая попытка перевода на русский язык романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», весьма неудачная, была сделана в 1901 году, и лишь в 1961-м перевод Н. М. Любимова смог дать объективное представление об этой мудрой и веселой, интеллектуальной и «хулиганской» книге. Она же стала основой для исследования природы смеха и народной смеховой культуры в замечательном труде Михаила Бахтина «Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».
Любовь Калюжная
Ронсар (1524–1585)
Известный переводчик классической зарубежной литературы на русский язык Вильгельм Левик так представил себе разговор двух прекрасных французских поэтов XVI века:
«— Стыдно французскому поэту писать стихи не по-французски! — волнуясь, говорил молодой человек, сидевший за столом у окна. — Разве французский язык не может быть таким же гибким, богатым и звучным, как латынь или греческий?
— Эти придворные рифмачи, — подхватил его собеседник, — и эти университетские попугаи, мнящие себя великими учеными, оскорбляют национальное достоинство французов. Они говорят, что наш язык — это язык варваров, и он не способен выразить то, что могут выразить древние языки. А между тем у французов может быть свой Гомер и свой Вергилий, нужно только приложить любовь и труд. Французский язык — это запущенный сад. Нужно выполоть сорняки, и тогда он расцветет с невиданной силой.
Этот разговор происходил на постоялом дворе, находившемся на скрещении трех дорог. Здесь останавливались, чтобы вкусно поесть и передохнуть, а также дать отдых усталым коням, все, кто ехал из Парижа или из южных провинций в Пуатье и обратно.
В большую комнату, где за столом, уставленным разными блюдами, сидели собеседники, все время входили и выходили какие-то люди, со двора доносилось ржание коней и стук повозок, а иногда и сердитые слова недовольного чем-то путешественника. Но весь этот шум и суета нисколько не мешали Пьеру Ронсару и Жоашену дю Белле — а это были именно они — обсуждать волновавшие обоих вопросы».
У русских поэтов никогда не было такой проблемы — русские поэты всегда писали на родном языке, хотя порой и говорили в салонах на французском. А вот самим французам пришлось бороться за стихи на родном языке.
В XVI веке, когда жил Ронсар, Париж еще не был той культурной столицей мира, которую мы знаем теперь. И во многих отношениях, например, наш Великий Новгород был тогда более цивилизованным и культурным городом. Париж был грязным и неблагоустроенным. Правда, собор Парижской богоматери и некоторые другие шедевры средневековой архитектуры, так сказать, были в наличии.
Но именно в XVI веке жизнь во Франции закипела. Как пишут исследователи, «вырывались на волю титанические силы человеческого ума и сердца, расцветали искусства и науки».
Пьер Ронсар начал новую эпоху в истории французской поэзии, он и его друзья-поэты, образовавшие кружок «Плеяда», стали бороться за новую французскую поэзию на французском языке. В эту группу входили поэты Ж. дю Белле, Э. Жодель, Ж.А. де Баиф и другие. Они стали внедрять во французскую литературу такие жанры, как сонет, элегия, ода, комедия, трагедия. Никто до них не писал в этих жанрах во Франции. Образцами были античные и итальянские мастера.
В каком-то смысле поэты «Плеяды», и Ронсар в первую очередь, обратили внимание современников на необходимость создания родного литературного языка, который должен был стать и стал цементирующим элементом формирующейся нации.
В своих усилиях усовершенствовать французский язык Ронсар и его друзья опирались на греческие и латинские лексиконы. Пушкин по этому поводу писал: «Люди, одаренные талантом, будучи поражены ничтожностью и, должно сказать, подлостью французского стихотворчества, вздумали, что скудость языка была тому виною, и стали стараться пересоздать его по образцу древнего греческого. Образовалась новая школа, коей мнения, цель и усилия напоминают школу наших славяноруссов, между коими также были люди с дарованиями. Но труды Ронсара, Жоделя и дю Белля остались тщетными. Язык отказался от направления ему чуждого и пошел опять своей дорогой».
Но сколько бы мы ни говорили о вкладе Ронсара в оживление французского языка в литературе, нам сегодня это все равно трудно понять — зато мы можем читать блистательные его стихи и видеть, что его вклад в поэзию огромен. Многие стихи Ронсара стали не только во Франции образцами лирики. Почти во всех странах переводчики упражняются в мастерстве перевода знаменитого стихотворения француза «Когда, старушкою, ты будешь прясть одна…».
(Перевод здесь и далее В. Левика)
Ронсар был необыкновенно красивым человеком, так о нем пишут его современники. Он уже в двенадцать лет занимал должность придворного пажа, потом состоял при особе наследного принца, будущего короля Франциска II. На состязаниях придворных кавалеров он брал призы по всем видам спорта. В свите принцессы Мадлен, потом дипломата Лазара де Баифа он объездил всю Европу, свободно владел семью европейскими языками.
Ронсар принадлежал к старинному дворянскому роду. Он получил блистательное образование в коллеже Кокрэ, где преподавали языки, поэзию, риторику, другие гуманитарные дисциплины. Знаменитый в те годы педагог Жан Дора раскрывал перед учениками красоту и богатство греческого языка, энергию латыни, он воспитывал их художественный вкус, преподавал им начала эстетики — науки о прекрасном. Этому коллежу суждено было стать колыбелью новой французской поэзии.
Ронсар учился здесь почти пять лет. Он видел, что поэты, толпившиеся вокруг трона, искавшие милости короля и вельмож, потакали вкусам своих покровителей, писали какие-то забавные, но неглубокие, неинтересные вещи — это было трюкачество; другие поэты вообще писали только по латыни, писали какие-то туманные унылые опусы. Ронсар решил вернуть поэзию к народным истокам.
В 1549 году он издал свой первый сборник стихов, который имел успех. После окончания коллежа Ронсару предложили стать придворным поэтом и воспитателем подрастающих принцев. Он получил от короля придворный чин аббата и имение.
Уже в молодые годы он завоевал огромную славу. Его песни, положенные на музыку, распевал весь народ. Его замечали и в Европе. Итальянский поэт Тассо послал ему в знак уважения свою знаменитую поэму «Освобожденный Иерусалим», даже деспотичная королева Екатерина Медичи прислушивалась к его стихотворным посланиям, написанным на политические и философские темы.
Ронсар воспринимал свое творчество как патриотический подвиг — он считал, что величие его поэзии — это величие французского языка, это величие самой Франции.
Особенно много он сделал в форме сонета 14 строк, но у Ронсара порой в них вложена целая поэма чувств.
Ронсар написал пять книг лирических стихотворений, которые он называл одами.
Когда поэту было двадцать лет, он встретил на балу красавицу Кассандру Сальвиати и, хотя потом видел ее только один раз, посвятил ей цикл более чем из четырехсот сонетов, воспевающих ее физическую и нравственную красоту.
В зрелые годы он пережил головокружительный роман с Еленой де Сюржер, придворной фрейлиной, которая была на тридцать лет моложе его. Ронсар посвятил ей целую, как он пишет, «Одиссею из сонетов».
Последние годы жизни поэт проводил вдали от двора, на лоне природы, в своих поместьях, где жил простой сельской жизнью…
Умер Ронсар 27 декабря 1585 года.
Потом наступили новые времена — и Ронсара надолго забыли. Но уже в XIX веке его открыли вновь, возвели в ранг классика, стихи его стали хрестоматийными. Среди них оказались и пророческие:
Геннадий Иванов
Мигель де Сервантес Сааведра (1547–1616)
В середине XX века английский журнал «Великобритания сегодня» провел международную анкету, предлагая назвать сорок лучших книг начиная с первого века нашей эры. Ответы пришли со всего света. На первом месте оказался «Дон Кихот» Сервантеса, а на втором — «Война и мир» Толстого, что, конечно, вызывает национальный энтузиазм (если представить, сколько великих книг осталось вне двух первых мест).
Как роман становится великим? Этого еще никому не удавалось объяснить. Здесь несомненно присутствует какая-то мистическая тайна. Сервантес писал свою книгу как пародию на средневековый рыцарский роман, а Дон Кихота, рыцаря Печального образа, создавал как фигуру для осмеяния. Худой, нескладный, в нелепом облачении, непрестанно попадающий в комические и унизительные положения, влюбленный в глупую деревенскую девицу, вознесенную его восторженным воображением на высоту «дамы сердца», во славу которой совершаются подвиги, он вдруг самым непостижимым образом сделался в мировой культуре идеалом рыцарственности и крепости духа.
Ницше называл «Дон Кихота» самой горькой книгой из всех, когда-либо написанных человеком: все, что есть серьезного и страстного в человеке, все, что взывает к человеческому сердцу, говорил он, все это — проявление донкихотства.
Образ Дон Кихота льстит самой человеческой природе. Так, Шаляпин, приступая к работе над ролью Дон Кихота, писал Горькому: «…я думаю хорошо сыграть „тебя“ и немножко „себя“». Хотя, надо заметить, ни тот, ни другой простодушием бедного идальго не отличались. Тот же Горький говорил, что назвать человека Дон Кихотом — это значит сказать о нем самое лучшее.
Иван Тургенев, пожалуй, одним из первых обратил внимание на то, что «Дон Кихот» Сервантеса и «Гамлет» Шекспира появились почти одновременно и сравнил этих двух героев как два устойчивых человеческих типа (статья «Гамлет и Дон Кихот»). Он противопоставил скепсис и рефлексию Гамлета, который сосредоточен лишь на своем «я», «высокому началу самопожертвования», воплощенному в образе Дон Кихота. Собственно, понятия «донкихотство» — как неумеренное бескорыстие и оптимизм, и «гамлетизм» — как бесконечные сомнения, мрачное состояние духа и пессимизм, давно обжились в русском обиходе («Гамлет Баратынский», — писал своему другу-поэту Пушкин).
После выхода первой части романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» восхищенная Европа сразу же заинтересовалась личностью Сервантеса. На расспросы о писателе кавалеров свиты французского посла испанский цензор Маркес Торрес, только что подписавший в печать вторую часть романа, ответил, что Сервантес — «старик, солдат, идальго, бедняк». Один из кавалеров недоуменно воскликнул: «Значит, такого человека Испания не обогатила и не содержит на государственный счет?» На что другой кавалер, из французских остряков, заметил: «Если заставляет его писать нужда, дай Бог, чтобы он никогда не жил в достатке, ибо своими творениями, будучи сам бедным, он обогащает весь мир». В достатке Сервантес никогда и не жил, а до смерти ему в то время оставалось чуть более года.
Мигель де Сервантес Сааведра родился, как установлено по записи о его крещении в церкви города Алькала-де-Энарес, 29 сентября 1547 года. Вообще же семья состояла из четырех братьев и трех сестер. Отец их, Родриго де Сервантес, идальго, был вольнопрактикующим врачом. Слово «идальго» означает, что он принадлежал к кругу пришедших в упадок дворянских семей — идальгии, то есть к дворянам, «лишенным состояния, сеньорий, права юрисдикции и высоких общественных постов», хотя еще дед писателя Хуан занимал видный пост в Андалусии и обладал довольно значительным состоянием. Родриго де Сервантес страдал глухотой и дальше лекаря не продвинулся. Мать писателя Леонора де Кортинас также была из обедневших дворян.
Странствующий лекарь в поисках заработков объехал с семьей почти всю Испанию, что с детства обогатило Мигеля де Сервантеса многими впечатлениями. Впрочем, и дальнейшая жизнь, как увидим, во впечатлениях писателю не отказывала. Несмотря на нужду, отец смог дать сыну прекрасное образование. В десятилетнем возрасте Мигель был отдан учиться в коллегию иезуитов, а после ее окончания продолжил учебу в Мадриде у одного из самых известных испанских педагогов того времени — Хуана Лопеса де Ойоса, который стал его первым литературным наставником. Известны написанные Мигелем в то время сонет, эпитафия, элегия и стихотворения.
В 1568 году Сервантес, заручившись авторитетом и рекомендательным письмом своего учителя де Ойоса (где тот называет его «своим дорогим и любимым учеником»), поступил на службу к чрезвычайному послу папы Пия V, приехавшему в Мадрид для выражения соболезнования в связи со смертью испанского наследника. Вместе с ним Сервантес уехал в Италию и с 1569 года поселился в Риме, исполняя у посла должность камерария (ключника), то есть приближенного лица.
Причины, заставившие Сервантеса срочно покинуть Испанию, до сих пор не установлены. Существует версия, будто он убил на поединке испанского дворянина — в литературе о писателе фигурирует сохранившийся приказ об аресте по такому делу некоего Мигеля де Сервантеса. Поединки в то время были довольно распространенным способом для защиты чести.
Через год Сервантес собирает бумаги о своем чистокровном испанском происхождении и поступает в испанскую армию (для чего «чистота крови» являлась непременным условием), расквартированную в Италии, чтобы принять участие в войне с турками, которая шла в Средиземноморье.
За пять лет службы в армии он посетил крупнейшие итальянские города — Милан, Болонью, Венецию, Палермо, выучил итальянский язык, познакомился с итальянской литературой Возрождения — поэзией Данте, Петрарки, Ариосто, с «Декамероном» Боккаччо, с итальянской новеллой и «пастушеским» романом…
Так что известное высказывание Сервантеса, где он называет себя «талантом в науке неискушенным», относится к области шутки. По собственному признанию, он был страстным читателем, а многие литературные ссылки в его произведениях говорят о том, что он хорошо был знаком с античной литературой — Гомером, Вергилием, Горацием, Овидием, прекрасно знал Священное писание и древнюю восточную литературу, без сомнения, любил «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского.
Здесь к месту сказать несколько слов об эпохе Сервантеса. Испанская империя, где «солнце никогда не закатывалось», была могущественной мировой державой, продолжающей расширять свои и без того огромные владения в Европе, Америке, Азии и Африке; после присоединения Португалии (1581) к Испании отошли все португальские колонии. Вторая половина XVI–XVII столетия считаются золотым веком испанского искусства, когда творили Лопе де Вега, Кальдерон, Тирсо де Молина, Кеведо, Эль Греко, Веласкес, Мурильо — это только самые известные имена, которые дают представление о культурной атмосфере Испании того времени. Однако вернемся к нашему герою, которого мы оставили пока еще в благополучной полосе его жизни.
7 ноября 1571 года Сервантес участвовал в знаменитой морской битве при Лепанто, когда соединенный флот Священной лиги (папы, Испании и Венеции) под командованием выдающегося полководца дона Хуана Австрийского разбил турецкую эскадру и положил конец притязаниям Турции на восточную часть Средиземного моря. В этом бою Сервантес был тяжело ранен, после чего не владел больше левой рукой — «для вящей славы правой», как напишет он в поэме «Путешествие на Парнас».
Это обстоятельство не заставило его покинуть армию. В составе полка под началом известного военачальника Лопе де Фигероа он провел некоторое время на острове Корфу, затем 2 октября 1572 года участвовал в битве при Наварине, а в следующем году вместе с экспедиционным корпусом, возглавляемым Хуаном Австрийским, отбыл в Северную Африку для укрепления крепостей Голеты и Туниса. Вернувшись в Италию и прослужив еще несколько лет в Сардинии и Неаполе, Сервантес решил, что пора возвращаться домой.
Перед отъездом, думая о будущем устройстве, он и его младший брат Родриго, служивший вместе с ним, запаслись рекомендательными письмами на имя испанского короля Филиппа II. Письма содержали высокие похвалы их воинской доблести и были подписаны такими известными людьми, как дон Хуан Австрийский и вице-король Неаполя. Эти рекомендации сыграли роковую роль в судьбе Сервантеса и его брата.
20 сентября 1575 года братья Сервантесы на борту галеры «Солнце» оплыли от берегов Неаполя в Испанию. В море галеру захватили пираты и доставили братьев в Алжир — центр пиратства и работорговли. Рекомендательные письма, обнаруженные у пленников, вызвали у правителя Алжира Гасана-паши преувеличенное представление об их богатстве и знатности (хотя, возможно, именно благодаря письмам им была сохранена жизнь). Он назначил огромную сумму выкупа — пятьсот золотых эскудо, а также, дабы родственники «живого товара» побыстрей раскошелились, особо тяжелые условия содержания: с железным кольцом на шее и в цепях.
Сервантес провел в неволе пять лет, поскольку родители не в состоянии были собрать нужную сумму. Он совершил три побега, увы, неудачных, однако это свидетельствует о его необычайной смелости, как и слова Гасана-паши, переданные очевидцем, — о том, что «его пленники, корабли и даже весь город будут целы лишь до тех пор, пока этот калека-испанец будет сидеть в заключении».
Брата выкупили в 1577 году, и он доставил королевскому секретарю Матео Васкесу письмо в стихах с таким названием. «Послание Мигеля де Сервантеса, пленника, господину его Матео Васкесу». В письме автор призывал короля Испании избавить «от страшной и безжалостной темницы» пятнадцать тысяч христиан, томящихся в ней. Король на это никак не откликнулся. Только через три года родителям удалось — через миссию по выкупу пленных — уговорить Гасана-пашу согласиться на сумму в три тысячи триста реалов. 19 сентября 1580 года Сервантес был освобожден и через четыре дня покинул Алжир.
Алжирская неволя «окупится», если можно так сказать, такими произведениями писателя, как повесть «Великодушный поклонник», комедия «Алжирские нравы» и др. Алжирскую тему можно встретить и в «Дон Кихоте» — главы XXXIX, XL, XLI первой части.
Вернувшись домой, Сервантес нашел свою семью в крайней бедности — отец окончательно оглох и не мог больше работать. Все заботы о близких пали на Сервантеса, и он вынужден был вернуться в армию. Некоторое время он служил в Португалии, как военный курьер посещал Северную Африку, Оран, затем состоял при ставке герцога Альбы… Служба не принесла ему необходимого дохода, и через несколько лет он вернулся домой, в надежде найти более удачливое поприще. К этому времени у Сервантеса появилась внебрачная дочь Исавель де Сааведра, которую он взял в свой дом, что, разумеется, требовало денег и заботы.
В 1584 году Сервантес женился на девятнадцатилетней Каталине де Саласар-и-Паласьос, но и приданое жены, правда, довольно скромное, не помогло вырваться из бедности.
С 1585 по 1604 год Сервантес сражался с нуждой, как его Дон Кихот с ветряными мельницами — победы он не одержал. В надежде на удачу, оставив семью в небольшом городке Эскивьяс, он переехал в Севилью и устроился комиссаром по продовольственным поставкам для «Непобедимой Армады» (так назывался испанский флот, созданный в 1585–1588 годах для завоевания Англии). Комиссарство едва не привело его в застенки инквизиции и к отлучению от церкви — за спор с церковным управлением из-за поставок. Побывал он и в тюрьме (1592) по подозрению в присвоении денег — из-за небрежности в отчетах. Затем работал сборщиком налоговых недоимок в Гранаде и там тоже провел три месяца в королевской тюрьме (1597), став жертвой финансовых махинаций севильского банкира де Лима. Через пять лет, в 1602 году, по этому же делу снова попал в тюрьму… Словом, он «одержал в стихах меньше побед, чем на его голову сыплется бед» — как сказал о себе Сервантес.
В конце концов в 1604 году он оставляет Севилью и поселяется в Вальядолиде (временной столице Испании), куда под его крыло переезжает и семья — дочь Исавель, его сестры Андреа и Мадалена, а также племянница Костанса; брата Родриго уже не было в живых, а жена осталась в Эскивьясе. В то время ему пошел пятьдесят восьмой год.
Естественный вопрос: когда же Сервантес писал? Примерно с этого времени он и начал писать, по крайней мере, те книги, которые заставили признать его великим писателем. Тем не менее интересно взглянуть и на то, что предшествовало «великому периоду» в его творчестве.
Пять лет, проведенных молодым Сервантесом в Италии, не отмечены каким-либо литературным произведением. Следующие пять лет алжирского плена — стихотворное послание королевскому секретарю Матео Васкесу. Несколько лет после возвращения — «пастушеский» роман в стихах и прозе «Галатея» (первая часть издана в 1585-м, вторая не написана), а также около тридцати небольших драматических произведений в комическом жанре; большинство из них не сохранилось. О «севильском периоде» можно судить лишь по предисловию к сборнику «Восемь комедий и восемь интермедий», изданному в 1615 году. В предисловии Сервантес сообщает, что его пьесы «Алжирские нравы», «Разрушение Нумансии» и «Морское сражение» игрались в театрах Мадрида.
«Морское сражение» до нас не дошло. «Алжирские нравы» и «Разрушение Нумансии» (о героизме защитников древней столицы кельтиберов Нумансии, осажденной войсками римского полководца Сципиона) сохранились в театральных списках и были опубликованы только в 1784 году.
Как видим, ничего значительного до пятидесяти семи лет Сервантес не написал, кроме, может быть, «Галатеи», по свидетельству современников, имевшей успех. Сегодня это произведение воспринимается как дань популярному в то время жанру «пастушеского» романа, или по-иному — пасторали.
Считается, что Сервантес начал работать над «Дон Кихотом» в 1603 году. Некоторые исследователи полагают, что первые главы были написаны в 1602 году в севильской тюрьме — на основании слов автора о том, что его роман родился «в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков». Более точно установлено время завершения первой части «Дон Кихота» — середина 1604 года (изд. в 1605-м). Вторую часть Сервантес написал только через десять лет, хотя слава постучалась в его дверь сразу же после выхода в свет первой части. Эта же общеевропейская слава соблазнила некоего Фернандеса де Авельянеду выпустить в 1614 году «подложную» вторую часть романа. В 1615 году Сервантес опубликовал «подлинную» вторую часть «Дон Кихота».
На протяжении всего повествования о «хитроумном идальго» Сервантес убеждает читателя, что единственная причина, заставившая его взяться за перо, — желание высмеять нелепости рыцарских романов, заполонивших Испанию. Действительно, как подсчитали исследователи, с 1508 по 1612 год в стране, «где никогда не закатывалось солнце», вышло 120 произведений рыцарской литературы. Однако пародия как избранный Сервантесом жанр исчерпывается уже в шестой главе, когда истребляется библиотека Дон Кихота. Далее роман приобретает несколько иные черты, в которых многие увидели трагико-комическое преломление судьбы самого автора.
Аргентинский писатель Борхес, к примеру, говорил, что Сервантес создавал своего героя, «беззлобно подшучивая над собой». Его соотечественник Рохас утверждает, что это автобиографическая история благородного человека, истоптанного свиньями, посаженного в клетку стражниками и осмеянного бакалаврами и трактирщиками. Американец Фолкнер, по его словам, перечитывающий «Дон Кихота» ежегодно, в одном из интервью сказал: «Это вечная, печальная и комичная картина — Рыцарь, вышедший защищать человека, а тот не хочет, чтобы его защищали, да и не нуждается в его защите. Но это прекрасное свойство человеческой души. Я надеюсь, что оно останется у человека».
Между первой и второй частями «Дон Кихота» Сервантес выпустил сборник «Назидательные новеллы» (1613), куда вошли любовно-героические повести — «Сила крови», «Две девицы», «Сеньора Корнелия»; новеллы с полуфантастическими сюжетами — «Цыганочка», «Высокородная судомойка», «Английская испанка»; сатирические рассказы — «О беседе собак», «Ринконете и Кортадильо», «Обманный брак»; автобиографическая новелла — «Великодушный поклонник», философская — «Лиценциат Видриера»; психологическая — «Ревнивый эстремадурец». Кроме того, в это время была создана автобиографическая поэма «Путешествие на Парнас» (1614), свидетельствующая о незаурядном поэтическом даре Сервантеса.
В 1615 году Сервантес выпустил уже упоминавшийся сборник своих драматических произведений «Восемь комедий и восемь интермедий», исполненных и прозой, и стихами. Он прошел незамеченным среди современников Сервантеса, зато был оценен через несколько веков нашим непревзойденным драматургом Александром Островским, первым переводчиком интермедий великого испанца на русский язык. «Эти небольшие произведения, — писал он, — представляют истинные перлы искусства по неподражаемому юмору и по яркости и силе изображения самой обыденной жизни… Вот настоящее высокое реальное искусство».
Последним произведением Сервантеса, завершенном в прямом смысле на смертном одре, стал роман «Странствия Персилеса и Сихизмунды». Он имел большой успех и в Испании, и за ее пределами, получил множество сценических версий, поскольку был написан в излюбленном жанре своего времени — «ученой» литературы.
Последние десять лет Сервантес прожил в Мадриде, куда переместилась столица Испанского королевства. Однако писатель переехал туда не за королевскими почестями, а из-за очередной неприятности — он и его близкие были арестованы в связи с убийством возле их дома некоего молодого дворянина. Невиновность их была установлена, но Сервантес с семьей предпочел покинуть Вальядолид.
В Мадриде его сестры и жена приняли монашеский постриг, дочь Исавель была выдана замуж. В 1609 году Сервантес вступил в состав Братства рабов святейшего причастия, членами которого были многие известные писатели, среди них можно назвать Лопе де Вегу, Кеведо. В 1613 году Сервантес стал терциарием — членом полумонашеского Братства мирян Францисканского ордена, а накануне смерти принял полное посвящение.
Сервантес умер 23 апреля 1616 года и был похоронен в указанном им монастыре за счет Братства. Могила его затерялась. Так завершилась многострадальная и великая жизнь.
«Простите забавы! Простите, веселые друзья! Я умираю в надежде на скорую и радостную встречу в мире ином», — писал Сервантес в предисловии к своему последнему роману за несколько дней до смерти. Великая жизнь и величественное прощание.
Любовь Калюжная
Уильям Шекспир (1564–1616)
«Все, что мы знаем о Шекспире, — это то, что он родился в Стрэтфорде-на-Эйвоне, женился, родил детей, уехал в Лондон, стал там актером, написал пьесы и поэмы, вернулся в Стрэдфорд, составил завещание и умер», — писал английский автор XVIII века. Это действительно все, что известно о биографии великого поэта и драматурга. Скудость информации, как часто бывает, породила множество легенд, предположений, о личности Шекспира спорят до сих пор.
К сожалению, не сохранилось ни одной документальной строки Шекспира о самом себе. Поэтому поле для домыслов огромно. Первым человеком, поставившим под сомнение авторство знаменитых произведений, была американка Делия Бэкон. Она опубликовала книгу «Раскрытие философии пьес Шекспира», в которой усомнилась, что именно тот Шекспир, который считался автором «Гамлета», тот полуобразованный человек, писавший «по наитию», и есть истинный автор. Мол, чтобы создать такие произведения, нужно быть очень образованным, что одного таланта мало. А представление о Шекспире до этого было такое: он талантлив, но в пьесах его недостаточно глубины. И вдруг исследовательница доказывает, что в них глубины необычайные, да не просто художественные глубины, а философские, исторические, которые может открывать только человек огромных историко-культурных познаний.
Бэкон положила начало серии предположений. Был ли Шекспир? Был ли Шекспир Шекспиром? Бэкон приписала авторство современнику Шекспира и своему однофамильцу Френсису Бэкону. Она так увлеклась своими разысканиями, что даже пыталась ночью с помощью наемных рабочих вскрыть могилу Шекспира, чтобы найти какие-либо новые доказательства своей версии. К сожалению, закончила она свои дни в психиатрической лечебнице.
Высказывались предположения, что под именем Шекспира напечатаны произведения графа Ретленда, графа Дерби, графа Оксфорда. Даже королеву Елизавету подозревали в авторстве.
Совсем недавно, уже в конце XX века, вновь появилась серия статей, якобы разоблачительных, в которых авторство шекспировских произведений приписывается лорду Саутгемптону.
О великих людях всегда интересно спорить, что-то открывать них, в чем-то подозревать. Так было и так будет всегда…
Сергей Есенин говорил, что вся его биография в его стихах. Так и с Шекспиром. В своем творчестве он добивался предельной правды чувств. И в этих чувствах, выраженных в сонетах особенно, вся его подлинная биография.
С сонетов и начнем разговор о творчестве великого англичанина.
(Перевод сонетов С. Маршака)
Сонет предъявляет поэту строгие формальные требования. Здесь без мастерства не обойтись. Нынче, особенно в европейской и американской поэзии, произошел распад формы. Верлибры — так называемые свободные стихи, без рифмы, а порой и без ритма — заполнили книжные магазины. Поэзия как искусство довольно быстро деградирует, потому-то читатель и теряет к ней интерес.
Шекспир был истинным мастером сонета. Блестяще владел формой.
Английский сонет, как и классический итальянский, состоит из четырнадцати строк, написанных пятистопным ямбом. В отличие от итальянского сонета, в английском рифмы первого четверостишия обычно не повторяются во втором. Итальянский сонет состоит либо из двух строф (в восемь и шесть строк), либо из двух четверостиший и двух трехстиший. Английский сонет чаще всего состоит из трех четверостиший и одного двустишия. В этом двустишии как бы подводится итог содержания.
Исследователь этой темы шекспировед М. М. Морозов пишет: «От сонетов Шекспира веет огнем живых чувств… В строгую форму сонета Шекспир внес живую мысль, подлинные, напряженные, горячие чувства… Сонеты Шекспира проникнуты пафосом жизнеутверждения, горячим призывом к продолжению жизни. Они, как и все его творчество, устремлены вперед, в будущее».
Белинский говорил, что героем всех произведений Шекспира, в том числе и сонетов, «является сама жизнь».
Специалисты считают, что сонеты, посвященные «другу» — это посвящения графу Саутгемптону, которого поэт не устает славить как совершенного человека. Прообраз «дамы», которой тоже посвящено много сонетов, неизвестен, ясен только ее образ — это не дантовская Беатриче, не Лаура Петрарки, это очень земная женщина, порой небезупречная в нравственном отношении. Но она притягивает к себе поэта.
Но и сам поэт вполне земной и небезупречный:
Шекспир написал много пьес. Точнее, он писал их не для чтения, не для печати, не как образцы литературы — трагедии и комедии его были сценариями или либретто для театральных постановок. Он даже не думал о публикациях. И при этом такой отточенный слог!
Конечно, Шекспир велик прежде всего тем, что внес в драматургию великий поэтический дар, превосходивший таланты всех его предшественников. Второе — это уникальное чувство драматизма, каким никто в мире не обладал ни до ни после Шекспира.
Исследователь творчества английского гения А. Аникст считает, что «Шекспир принес в драму важные новые художественные принципы, которых до него вообще не было в искусстве. Характеры героев в древней драме обладали лишь одной какой-нибудь важной чертой. Шекспир создал героев и героинь, наделенных чертами духовно богатой живой личности. Вместе с тем он показал характеры своих героев в развитии. Эти художественные нововведения обогатили не только искусство, но и понимание природы человека».
Шекспир жил в эпоху, благоприятную для творчества. Хотя в Англии и была деспотическая королевская власть, но страна была на подъеме. Англия начала завоевывать новые земли. Раскрепостилось сознание людей. Театр стал любимым развлечением народа.
У Шекспира было много работы, спектакли шли чуть ли не каждый день. Это, кстати, позволило ему разбогатеть и купить потом в родном городе самый большой дом.
«Ромео и Джульетта» хотя и трагедия, но настолько лирическая, что звучит как гимн любви, и завершается она моральной победой Ромео и Джульетты над родовой враждой Монтекки и Капулетти.
Его ранние пьесы проникнуты жизнеутверждающим началом: комедии «Укрощение строптивой» (1593), «Сон в летнюю ночь» (1596), «Много шума из ничего» (1598), трагедия о любви и верности ценою жизни «Ромео и Джульетта» (1595). В исторических драмах — «Ричард III» (1593), «Генрих IV» (1597–1598) и в трагедиях «Гамлет» (1601), «Отелло» (1604), «Король Лир» (1605), «Макбет» (1606) и в римских трагедиях — «Юлий Цезарь» (1599), «Антоний и Клеопатра» (1607), «Кориолан» (1607) общественные и политические конфликты эпохи Шекспир осмысливал как вечные и неустранимые, как законы мироустройства. Он создал яркие, наделенные сильной волей и страстями характеры, способные как на героическое противоборство с судьбой и обстоятельствами, на самопожертвование, так и готовые преступить нравственный «закон» и погибнуть ради всепоглощающей их идеи или страсти.
До сих пор в Вероне на кладбище показывают могилу, где похоронена Джульетта, точнее, гробницу. Скептики считают, что не существовало Ромео и Джульетты, что их трагедия — плод фантазии поэта. Но многочисленные туристы идут и идут и кладут цветы на эту гробницу. Это говорит о том, что Шекспир тронул сердце всего человечества.
Кстати, Данте в «Божественной комедии» упоминает фамилии Монтекки и Капулетти. Так что, может быть, были и реальные юные возлюбленные.
«Макбет» — самая мрачная трагедия Шекспира. Злодей и захватчик трона Макбет, его жена, леди Макбет, лелеявшая план убийства короля Дункана — вот где вскрывается глубинная сущность человека: женщина и убийство, возможно ли такое? Да, возможно, ибо женщина может все.
А суть трагедии в том, что Макбет, некогда прекрасный и благородный человек, подлинный герой по своим личным качествам, подпав под влияние дурной страсти, идет на множество кровавых преступлений. Да, человек «венец природы», как говорили все гуманисты, но, как бы возражает Шекспир, есть тысяча путей, чтобы в этот «венец» проникло и угнездилось зло. Нет, личность многообразна — и, может быть, чем больше человек личность, тем сложнее его внутренний мир, тем больше возможности проявляться в нем злу.
Герои Шекспира — это не люди улицы, это очень значительные люди — умные, волевые, энергичные, выдающиеся. Они вознесены на вершины власти, но человеческое в них надламывается или уступает какой-либо страсти. Трудно быть личностью.
Вот знаменитый «Гамлет». Царственная личность. Одарен безмерно. Но в чем состоит истинная трагедия Гамлета? В том, что этот прекраснейший человек надломился, столкнувшись лицом к лицу с изменой, коварством, убийством близких. Он утратил веру в людей, жизнь стала казаться ему бессмысленной. Нерешительность Гамлета для всех очевидна, его за это осуждают, но это и есть обратная сторона глубокой сложной благородной личности. Шекспир показывает всю сложность человеческой сущности. Позднее в этом смысле далеко продвинется Достоевский. Вот уж тоже открыватель всех глубин человека.
Литературовед С. Д. Артамонов пишет о Гамлете. «Трагедия ума! Трагедия всего мыслящего поколения Шекспира! Кризис умственного движения, именуемого Ренессансом. Сожжен на костре Джордано Бруно, сожжен на костре приятель Рабле, издатель и просветитель Этьен Доле, запрятан в тюрьму великий ученый, надежда всего человечества Галилео Галилей и понуждаем отказаться от своих чудодейственных открытий: новообретенный мир (Новый Свет, Америка) стал ареной неслыханных злодеяний и надругательств над местными жителями ради серебра и золота». Можно, оказывается, и так посмотреть на «Гамлета». Этим и велики шекспировские произведения, что их глубина неисчерпаема, они вмещают в себя не только мир человека, но и целый мир окружающий.
Знаменитый монолог Гамлета:
Гамлет
(Перевод Б. Пастернака)
Гамлет решает: «быть» — восстать против убийцы своего отца. Клавдий его враг. Но где доказательства? Может быть, на Клавдия наговаривают? И вот начинаются его колебания. Чтобы уличить Клавдия в убийстве, Гамлет придумывает представление, в котором показано убийство. Гамлет наблюдает за Клавдием и видит, что тот побледнел. Клавдий разоблачен. И он понимает, что Гамлет все понял. Значит, Гамлет должен быть убит. Трагедия завершается гибелью всех героев. Итак, одно убийство ведет за собой целую цепь убийств.
Героиню трагедии — Офелию — наш критик В. Г. Белинский увидел такой: «Офелия занимает второе лицо после Гамлета. Это одно из тех созданий Шекспира, в которых простота, естественность и действительность сливаются в один прекрасный, живой и типичный образ… Представьте себе существо кроткое, гармоническое, любящее, в прекрасном образе женщины; существо, которое не способно вынести бурю бедствия, которое умрет от любви отверженной или, что еще скорее, от любви сперва разделенной, а после презренной, но которое умрет не с отчаянием в душе, а угаснет тихо, с улыбкою и благословением на устах, с молитвою за того, кто погубил ее; угаснет, как угасает заря на небе в благоуханный майский вечер: вот вам Офелия».
«Гамлет» считается энциклопедией мудрости. Действительно, здесь много советов на разные случаи жизни. Вот как Полоний, например, поучает сына:
Много здесь мыслей о театре, о власти, красоте истинной и пошлой, о политике…
Четыре гениальные трагедии Шекспира — «Ромео и Джульетта», «Гамлет», «Отелло», «Король Лир» — критики рассматривают как трагедии возрастов, от юности к старости. Проблема «отцов и детей», традиционная в мировой литературе, в шекспировском «Короле Лире» выразилась в самой обостренной форме.
Восьмидесятилетний король поделил свое царство между двумя старшими дочерьми, Гонерильей и Реганой, а третью, Корделию, лишил наследства только потому, что та не сочла достойным соревноваться со своими льстивыми сестрами в выражении любви к отцу. Разгневанный старик изгнал Корделию. Однако две старшие дочки очень скоро отказали отцу в приюте и крове.
Власть сделала Лира самодуром, его лучшие человеческие качества возвращаются к нему, лишь когда он сам становится жертвой несправедливости. Прозрение к нему пришло после того, как он отдал корону и земли.
Лир узнает весь ужас жизни обездоленного человека, скитаясь по миру. Только младшая, Корделия, будет ему предана и попытается спасти отца.
Лир, в конце концов, не выдержав потрясений, сходит с ума и умирает. Все три дочери его погибают насильственной смертью.
В то время как гуманисты эпохи Возрождения воспевали и воспевали человека, Шекспир показал им — какой человек.
Шекспир — в переводе означает «потрясающий копьем». Он потряс весь мир своим творчеством. И особенно он потряс Россию. В нашей стране Шекспира почитают, наверное, как Пушкина. Вот как объяснил этот феномен академик Н. И. Балашов:
«В XVIII веке, когда произошло „воскрешение“ Шекспира на родине, рядом — в Испании, Франции, Италии — уже был развитый современный театр, к которому плохо приживалась казавшаяся многим духовным цунами волна шекспиризма, а русский театр еще как следует не сформировался и „был открыт навстречу всех дорог“. И хотя в России знание английского языка уступало знанию французского, немецкого, голландского и приходилось продираться сквозь тогда слабые французские и немецкие переделки пьес Шекспира, шла интенсивная работа. Привыкшие к французской манере (Шекспир попадал в Россию в пересказе П.А. де Лапласа издания 1745 года) не могли сразу ориентироваться в подлиннике.
В 1748 году Александр Сумароков произвел переворот в российском шекспиропознании. В этом году в Санкт-Петербурге вышла трагедия Сумарокова „Га́млет“ с ясно обозначенным ударением подлинника на первом слоге.
Сумароков преодолевал точку зрения тогдашней французской критики на драматурга: „Шекспир, английский трагик и комик, в котором и очень худова и чрезвычайно хорошева очень много“.
Надо обратить особое внимание на приближение Сумарокова к английскому произношению. С кем и как он советовался, неизвестно. Но обозначение правильного ударения в „Га́млете“, приближенное к английскому произношение имени Шекеспир, где нет ни следа ни архаичного „Шакспера“, ни офранцуженного „Шакеспеа́р“, побуждает относиться серьезно к переиздававшейся и многократно ставившейся с начала 1750-х годов трагедии. Русские услыхали впервые со сцены знаменитый монолог:
К 1770 году обострился конфликт Сумарокова с властями, он переехал из Петербурга в Москву и там, вдохновляясь „Ричардом III“, пишет злую сатиру на тиранство самодержавной монархии — „Димитрий Самозванец“. Димитрий изображен как отверженный царь, который может безнаказанно для автора со сцены рассказывать о своих злодействах („…не венценосец я… но беззаконник злой… Я гибну, множество народу погубя“).
Такой ход Сумарокова полезен и для истолкования шекспировского „Ричарда III“. Но Сумароков не был уверен, что не подвергнется преследованиям. 25 февраля 1770 года он пишет В. Козицкому, что эта трагедия покажет России Шекспира, „но я ее изодрать намерен“. Однако, начиная с 1771 года, трагедия все же ставилась. Идет она в Москве и сейчас, в 1998–1999 годах, в Театре на Перовской.
В XVIII веке Шекспир все более ускорял свое продвижение в России. В 1786 году Шекспира переводила сама Екатерина II. Начала с комедии „Виндзорские проказницы“, может быть, имея сведения, будто комедия была заказана Шекспиру Елизаветой I. Императрица назвала ее „Вот каково иметь корзину и белье“. Дальше Екатерина приспособила две исторические хроники Шекспира для событий русской истории и даже взялась было переводить „Тимона Афинского“ в виде комедии под заглавием „Расточитель“. Вскоре неизвестным был переведен в 1783 году в Нижнем Новгороде „Ричард III“. В 1878 году, в год его издания, вышел в Москве „Юлий Цезарь, трагедия Виллиама Шекеспира“ в переводе молодого Н. М. Карамзина (имя которого на титуле не было указано). Этот перевод тоже жив: он переиздан А. Н. Горбуновым в 1998 году среди достойнейших.
С XIX века российский Шекспир разливается, как океанское течение. Важна была не только суть, но и стихотворная форма. Русское силлабо-тоническое стихосложение ближе к английскому и немецкому, чем, например, французский, итальянский, польский силлабический стих, который затруднял адекватную передачу Шекспирова стиха. Шекспир для Пушкина — „отец наш“. Шекспировская широта все время проявляется в „Борисе Годунове“, в драме оттачивается русский пятистопный ямб. В 1830-е годы осужденный декабрист В. К. Кюхельбекер в оковах в тюрьме переводит Шекспира и даже пишет „Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира“, опубликованное только в 1963 году Ю. Д. Левиным.
1814–1855 — это годы жизни А. И. Кронеберга — пожалуй, первого русского переводчика Шекспира „на века“, а за несколько месяцев до гибели Пушкина в селе Ржавец под Харьковом рождается будущий московский профессор, классик российского шекспироведения Н. И. Стороженко (1836–1906).
О том, что было с Шекспиром в России дальше, надо писать целыми томами…»
Геннадий Иванов
Джон Мильтон (1608–1674)
Мильтон с юности мечтал создать произведение, которое в веках прославило бы британскую словесность и было бы истинно возвышенным. И ему это удалось — таким произведением стал «Потерянный рай». За образец он взял сочинения Гомера, Вергилия, Тассо, трагедии Софокла и Еврипида…
Поэма Мильтона отражает как бы ветхозаветную историю, но на самом деле современники видели в ней отражение истории Англии эпохи буржуазной революции.
Буржуазия и новое дворянство окрепли и почувствовали свою силу. Королевская власть ограничивала дальнейшую предпринимательскую активность тех и других. И королю, и земельной аристократии была объявлена война. Возглавил буржуазию Кромвель. Король Карл Стюарт при огромном стечении народа на площади был обезглавлен палачом. Актом парламента от 17 марта 1649 года королевская власть была отменена как «ненужная, обременительная и опасная». Была провозглашена республика.
Кромвель был волевым, талантливым военачальником и очень властной натурой. Он удачно реформировал революционную армию, и та одержала победы над войсками роялистов. Парламент его уважал. В Европе его считали самым крупным политиком.
Парламент одарил Кромвеля королевским дворцом, землями, приносящими громадный доход. Кромвель стал ездить в золоченой карете, сопровождаемый телохранителями и многочисленной свитой. Очень скоро этот человек пресытился и богатством, и славой, и властью.
Кромвель умер в возрасте 59 лет и был похоронен на месте погребения королей. Но через три года монархия Стюартов была восстановлена, и труп Кромвеля извлекли из могилы и казнили через повешение.
Так вот, Мильтон стал поэтическим истолкователем событий, очевидцем которых он являлся. Он прославил революцию, воспел бунт возмущенного человеческого достоинства против тиранов. Восстание стало символом поэмы. Специалисты считают, что только он один в 17-м столетии понял и оценил всемирное значение буржуазной английской революции.
Мильтон родился в 1608 году в семье состоятельного нотариуса в Лондоне. Учился он в лучшей лондонской школе при соборе Святого Павла. В шестнадцать лет он стал студентом Кембриджского университета.
«С самой юности я посвящал себя занятиям литературой, и мой дух всегда был сильнее тела», — говорил о себе поэт. Джон много путешествовал по Европе, писал стихи, пьесы, поэмы… «Ты спрашиваешь, о чем я помышляю? — писал он своему другу. — С помощью небес, о бессмертной славе. Но что же я делаю?.. Я отращиваю крылья и готовлюсь воспарить».
Мильтон, недовольный политикой Карла I Стюарта, писал публицистические статьи, в которых обличал англиканскую церковь, выступал за свободу слова, защищал право на развод…
При Кромвеле поэт занимал должность тайного секретаря республики. Его трактат «Права и обязанности короля и правителей» послужил обоснованием суда и казни Карла I.
Но революция привела к произволу, к бесконтрольной власти еще более страшным, чем было при короле. Кромвель по сути стал диктатором. Так случилось, что духовное прозрение совпало с физической потерей зрения. Мильтон полностью ослеп.
После смерти Кромвеля поэт доживал свой век вдали от общества в маленьком домике на окраине Лондона. Он бедствовал, порой голодал, но все время творил, диктовал свои поэмы «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», трагедию «Самсон-борец».
8 ноября 1674 года Мильтон скончался. Литературная слава пришла к нему после смерти.
Поэма «Потерянный рай» несколько раз переводилась на русский язык. Последний раз это сделал А. Штейнберг. Перевод считается очень удачным. А. Штейнберг трудился над ним несколько десятилетий.
Поэма поражает читателя своим космизмом, грандиозной картиной мироздания, созданной воображением поэта.
Сюжет взят из Ветхого Завета о грехопадении Прародителей — Адама и Евы. Все начинается с восстания Сатаны против Вседержителя. Сатана и его легионы бьются с архангелом Михаилом и его воинством. Восставших по Божьему повелению поглощает ад. Но сам Сатана, бывший одним из самых прекрасных и могущественных в Божественной иерархии, и после поражения не до конца теряет свой облик. В нем нет света и любви, но и то, что осталось, грандиозно в поэтическом изображении Мильтона.
Во тьме кромешной, в хаосе, непокоренный, с неутоленной ненавистью Сатана замышляет новый поход на Царство Небесное.
Чтобы убедиться в правильности Небесного пророчества о новозданном мире и новых существах, подобных Ангелам, Сатана летит сквозь космические бездны и достигает врат Геенны. Врата открываются перед Сатаной. Преодолевая пучину между Адом и Небесами, Сатана вновь возвращается в сотворенный мир.
Сидящий на Престоле Бог и одесно с ним Сын видят летящего Сатану. Сын Божий готов пожертвовать собой для искупления вины Человека в случае грехопадения. Отец повелевает Сыну воплотиться и повелевает всему Сущему поклоняться Сыну во веки веков.
Тем временем Сатана достигает Небесных врат и обманом выведывает у Серафима местонахождение Человека — Эдем. Увидев Человека, Сатану, в облике морского ворона, охватывает страх, зависть, отчаяние.
Сатана, под видом тумана, проникает в Рай и вселяется в спящего Змия. Змий разыскивает Еву и лукаво обольщает ее, восхваляя перед всеми прочими созданиями. Подведя Еву к Древу Познания, Змий убеждает вкусить плод. Свобода воли, дарованная Богом Человеку, оборачивается грехопадением Евы. Адам из любви к Еве, понимая, что она погибла, решает погибнуть вместе с ней. Вкусив плод, они впустили Грех, а за ним и Смерть в новозданный мир. Греховное человечество подпадает под власть Сатаны, и только Семя Жены сотрет главу Змия. Само человечество обречено замаливать первородный грех молитвами и покаянием.
Вернувшийся в Ад Сатана и его приспешники обращаются в змиев, пожирая вместо плодов прах и горький пепел.
Прародителей Архангел Михаил с отрядом Херувимов выдворяют из Рая, показав предварительно путь человечества до потопа; потом — воплощение, смерть, воскресение и вознесение Сына Божия; потом — человечество до второго пришествия. Херувимы занимают посты для охранения Рая. Адам и Ева покидают Эдем.
(Перевод А. Штейнберга)
Мильтон прославляет Человека в духе Ренессанса. Особенно физическую красоту его. Он прославляет природу на Земле.
«Если в образе Сатаны отразился мятежный дух самого Мильтона, — пишет исследователь творчества Мильтона А. Аникст, — в образе Адама — его стоическая непреклонность в борьбе за жизнь, достойную человека, то фигура Христа воплощает стремление к истине и желание просветить людей». Образ Христа станет центральным в поэме «Возвращенный рай». Сатана искушает Христа всеми мирскими благами, но Христос отвергает их во имя добра, истины и справедливости. Его Христос — враг всякой тирании. Мильтон всегда считал, что с потерей свободы гибнет и добродетель в человеке, торжествуют пороки.
Геннадий Иванов
Жан-Батист Мольер (1622–1673)
«Я знаю и люблю Мольера с ранней юности и всю жизнь у него учился. Каждый год я перечитываю несколько его вещей, дабы постоянно приобщаться к этому удивительному мастерству. Но я люблю Мольера не только за совершенство его художественных приемов, а главным образом, пожалуй, за его обаятельную естественность…» Эти слова «благодарного ученика» принадлежат Гёте, создателю «Фауста», который оказал влияние на всю мировую литературу. Михаил Булгаков гимназистом и студентом посмотрел оперу «Фауст» сорок один раз, что, без сомнения, заронило первоначальную идею «Мастера и Маргариты». Но в ту пору Булгаков, как некогда юный Мольер, мечтал стать актером, а позже, в тяжелую полосу жизни, когда пьесы Булгакова запрещались, за подкреплением духа он обратился к судьбе великого комедиографа и написал документальный роман «Жизнь господина де Мольера», показав капризность фортуны и недоступную земному пониманию справедливость вечности: удачливый Мольер, любимец короля, по злой иронии судьбы настигнутый внезапной смертью во время исполнения роли своего мнимого больного, тайно погребенный ночью рядом с самоубийцами как великий грешник, могила которого затерялась, а рукописи пропали, вернулся к нам. «Вот он! Это он — королевский комедиант с бронзовыми бантами на башмаках! И я, которому никогда не суждено его увидеть, посылаю ему свой прощальный привет!» — так Булгаков завершил свой роман.
Настоящее имя Мольера — Жан-Батист Поклен. Он родился в Париже и был крещен 15 января 1622 года, как указывает запись в книге парижской церкви Святого Евстахия. Его отец Жан Поклен и оба деда были обойщиками. Судя по тому, что отец писателя купил себе должность королевского обойщика и камердинера короля, дела его шли прекрасно. Мать, Мари Крессе, умерла совсем молодой.
Жан Поклен видел в первенце Жане-Батисте преемника своей придворной должности и даже добился того, чтобы король закрепил за ним место официально. Поскольку это дело не требовало особой образованности, Жан-Батист к четырнадцати годам едва научился читать и писать. Однако дед настоял на том, что мальчика отдали в Клермонский иезуитский коллеж.
В то время это было лучшее учебное заведение в Париже. Учебная программа включала древние языки, естественные науки, философию, латинскую словесность. Этих знаний Жану-Батисту хватило, чтобы читать в подлиннике Плавта, Теренция, других авторов, сделать стихотворный перевод поэмы Лукреция «О природе вещей». Он получил диплом лиценциата права и даже выступал несколько раз в суде как адвокат.
Однако ни адвокатом, ни придворным обойщиком он не стал. Отказавшись от прав на отцовскую должность и взяв свою долю из материнского наследства, он отдался страсти, которая полностью его подчинила — театру, мечтая стать трагическим актером.
То было время, когда театр переходил с уличных подмостков на сцены роскошных залов, превращался из забавы для простонародья в изысканное развлечение и философское поучение для аристократов, отказываясь от состряпанных на скорую руку фарсов в пользу настоящей литературы. Тем не менее и уличный театр кое-чему научил Мольера. Он брал уроки мастерства как в Итальянской комедии у знаменитого Тиберио Фиорилли, более известного по сценическому имени Скарамуш (но это будет значительно позже), так и в ярмарочных балаганах (с чего начинал).
Вместе с несколькими актерами Жан-Батист создал свой театр, который, не сомневаясь в успехе, назвал Блистательным, взял себе псевдоним Мольер и начал пробовать себя в трагических ролях. Трагедия в ту пору становилась ведущим жанром благодаря необычайному успеху «Сида» Корнеля (1636). Блистательный театр просуществовал недолго, не выдержав соперничества с профессиональными парижскими труппами. Наиболее стойкие энтузиасты, среди них одаренная трагическая актриса и нежная подруга Мольера Мадлена Бежар, решили попытать счастья в провинции.
За время тринадцатилетних странствий по всей Франции (1646–1658) Мольер переквалифицировался из трагика в комика, поскольку именно фарсовые спектакли пользовались особым расположением у провинциальной публики. Кроме того, необходимость постоянно обновлять репертуар заставила Мольера взяться за перо, чтобы самому сочинять пьесы. Так Мольер, мечтавший играть трагические роли Цезаря и Александра Великого, поневоле стал комедиантом и комедиографом.
Снискав славу самой лучшей провинциальной труппы, театр Мольера (он стал его руководителем) решил вернуться в Париж. В столице, как говорится, их не ждали — в театральном деле, как и во все времена, сцены были уже давно поделены.
Неунывающий Мольер для начала заручился покровительством брата короля, Месье, получив для своего театра разрешение называться «Труппой Месье», а затем добился высшей милости показать Людовику XIV постановку своей комической пьески «Влюбленный доктор» (не сохранилась). Людовику в ту пору было всего двадцать лет, и он сумел оценить мольеровский юмор. С тех пор «Труппа Месье» стала частым гостем в замках короля.
Первой оригинальной пьесой Мольера, то есть пьесой, не учитывающей зрительский спрос, стала комедия «Смешные жеманницы», поставленная в Париже 18 ноября 1659 года. Успех был ошеломляющим и скандальным.
Русский перевод не вполне отражает французский смысл названия. Речь идет не просто о кокетстве и жеманницах как таковых, а о прециозности и прециозницах, царивших тогда в столичных салонах. По убеждению прециозниц, все, что относится к повседневности и обыденным человеческим проявлениям, является низменным и грубым. Им нужны были парадизы (как пел Вертинский о прециозницах начала XX столетия), то есть неземные чувства, утонченные выражения. Они грезили идеальностью и презирали грубую материю, а вышла уморительная комедия: «Ах, Боже мой, милочка! Как у отца твоего форма погружена в материю!» — говорит мольеровская героиня своей подруге. Встречаются и более «утонченные» фразы: «портшез — великолепное убежище от нападок грязи»; «нужно быть антиподом здравого смысла, чтобы не признать Париж»; «в мелодии есть нечто хроматическое» и т. п.
Многие узнали на сцене салон маркизы Рамбулье, где собиралась парижская фрондирующая знать. «Смешных жеманниц» вследствие закулисных интриг запретили, но всего на две недели. Победило искусство, а слово «прециозный», прежде произносимое с почтением как «изысканный», приобрело комический оттенок и отрезвило многие «прециозные» умы.
Далее вышли комедии «Урок мужьям» (1661) — о способах воспитания молодых девушек: деспотическом и лояльном, в пользу последнего, а также «Урок женам» (1662), смысл которой выражает максима Ларошфуко: «Страсть нередко превращает хитроумнейшего из людей в простака, а простаков делает хитроумными». Посвященные увидели в пьесах отражение семейных неприятностей самого Мольера, а пуритане — избыток непристойностей и неуважение к религии.
Неприятности у Мольера действительно были. К тому времени он женился на сестре своей прежней подруги Мадлены Бежар — Арманде, которая была вдвое моложе его. Злые языки утверждали, будто Арманда не сестра, а дочь Мадлены, и осуждали «безнравственность» Мольера, женившегося на дочери своей бывшей любовницы. Впрочем, это не наше дело. А вот то, что причины для мрачных мыслей у него могли быть, предположить нетрудно. Мольер, по воспоминаниям современников, был склонен к меланхолии (как это нередко бывает у писателей комедийного жанра), нрав имел раздражительный и ревнивый, к тому же вступил в возраст седин, Арманда же была юной, очаровательной и кокетливой. Ко всему прочему, эта «простая история» усугублялась сплетнями и «эдиповыми» намеками.
Всему положил конец король. Людовик XIV в ту пору был счастливо влюблен в мадемуазель де Лавальер, а значит, великодушен и широк во взглядах. Он взял под защиту пьесы «вольнодумца» и, кроме того, согласился стать крестным отцом первенца Мольера и Арманды, а крестной матерью стала Генриетта Английская, что было красноречивее любого указа о неприкосновенности.
Что же касается «непристойных шуток» в комедиях Мольера, это можно прокомментировать остроумным замечанием Гёте. Эккерман (автор замечательной книги «Разговоры с Гёте») переводил некоторые мольеровские комедии на немецкий язык и сетовал, что на немецкой сцене они идут приглаженными, поскольку оскорбляют у девушек чрезмерную «тонкость чувств», берущих начало в «идеальной литературе». «Нет, — отвечал Гёте, — в ней виновата публика. Ну что, спрашивается, делать там нашим юным девицам? Им место не в театре, а в монастыре, театр существует для мужчин и женщин, знающих жизнь. Когда писал Мольер, девицы жили по монастырям (воспитывались там до совершеннолетия. — Л.К.), и он, конечно же, не принимал их в расчет. Теперь девиц уже из театра не выживешь, и у нас так и будут давать слабые пьесы, весьма для них подходящие, поэтому наберитесь благоразумия и поступайте как я, то есть попросту не ходите в театр».
Следующие комедии — «Тартюф, или Обманщик» (1664), «Дон Жуан, или Каменный гость» (1665) и «Мизантроп» (1666) — считаются вершинами творчества Мольера. Их герои выражают три способа миропонимания: святоша Тартюф, о таких в народе говорят «святее папы римского», полагающий, что «для грехов любых есть оправдание в намереньях благих»; безбожник Дон Жуан, бросающий вызов небесам и погибающий от цепкой руки Каменного гостя, под сетованья, похожие на приговор, своего слуги: «Ах, мое жалованье, мое жалованье! Смерть Дон Жуана всем на руку. Разгневанное небо, попранные законы, соблазненные девушки, опозоренные семьи… все, все довольны. Не повезло только мне. Мое жалованье!..», а также моралист мизантроп, в азарте бичевания людских пороков преступающий все девять заповедей:
Все эти три комедии, подарившие автору вечность, в жизни принесли ему одни неприятности. «Тартюф» после первых постановок был запрещен. И иезуиты, и янсенисты увидели в осмеянии религиозного лицемерия Тартюфа нападки на Церковь. Архиепископ Парижский грозил своей пастве отлучением от церкви за всякую попытку познакомиться с комедией, а некий кюре предлагал святотатца-автора сжечь на костре. Даже король поостерегся в это дело вмешиваться, предпочитая поддерживать Мольера негласно. Комедия не появлялась на сценах пять лет, пока общественные установления немного не смягчились.
«Дон Жуан» был написан Мольером после запрещения «Тартюфа», чтобы прокормить труппу, но и с ним произошла неприятная история: после пятнадцатого представления, несмотря на шумный успех у публики, «Дон Жуан» неожиданно исчез со сцены. После «Тартюфа» Мольер вызывал повышенное внимание ордена иезуитов и, надо полагать, здесь тоже не обошлось без их вмешательства. Король, чтобы спасти мольеровский «Театр Месье», повысил его в ранге, дав название «Актеры Короля», и труппе стали выплачивать жалованье из казны.
Следует заметить, что творческая дерзость Мольера (так называемое «новаторство») намного опережала эволюцию эстетических и этических норм, а его художественная раскованность, что Гёте называл «обаятельной естественностью», граничила в то время с нарушением морали, но это же и сохранило его пьесам вечную молодость. Более того, тексты Мольера читаются, не вызывая «сопротивления материала», а, заметим, редкому драматургу удаются пьесы, которые при чтении не проигрывали бы перед сценическими постановками.
В «Мизантропе» многие увидели отражение мрачного состояния духа самого автора, которого соотносили с главным героем. Основания для этого были. Мольер действительно находился в тяжелой полосе жизни: не прожив и года, умер его сын, крестник короля; с Армандой, поступившей в театр и упоенной первыми сценическими успехами и победами, начались конфликты; «Тартюф», которого он считал своей самой большой удачей, был запрещен.
Всего Мольер оставил 29 комедий. Часть из них была написана по случаю придворных празднеств — «Принцесса Элиды» (1664), «Господин де Пурсоньяк» (1669), «Блистательные любовники» (1670) и др. Некоторые относятся к жанру семейно-бытовых комедий, как, например, «Жорж Данден, или Одураченный муж», «Брак поневоле», «Скупой» (все — 1668), «Плутни Скапена» (1671), «Ученые женщины» (1671) и др.
Последние значительные комедии Мольера — «Мещанин во дворянстве» (1670) и «Мнимый больной» (1673) — написаны как комедии-балеты. «Мещанин во дворянстве», премьера которого состоялась в замке Шамбор на празднествах по случаю королевской охоты, не понравилась зрителям, да и вряд ли мог понравиться в замке обаятельный герой «из мещан» на фоне промотавшегося графа и легкомысленной кокетки маркизы, которую к тому же отчитывает купчиха, — как говорится, не та иерархия.
Комедия «Мнимый больной» стала эпилогом жизни ее автора. 17 февраля 1673 года Мольер вышел на сцену, чтобы в роли Аргана веселить публику его мнимыми болезнями. Некоторые зрители заметили, как у него начались судороги, но восприняли это как блестящую игру. После спектакля у Мольера хлынула горлом кровь, и он скончался. Ему исполнился пятьдесят один год.
Мольера не успели соборовать, и архиепископ Парижский, в силу обычаев того времени, запретил предавать земле тело «комедианта» и «нераскаявшегося грешника» по христианскому обряду. Только после вмешательства Людовика XIV архиепископ пошел на некоторые уступки.
В день похорон под окнами дома, где жил Мольер, собралась толпа, но вовсе не затем, чтобы проводить его в последний путь — чтобы помешать погребению. Арманда бросала в окно деньги, пытаясь утихомирить возбужденную публику…
Хоронили Мольера ночью — «…в толпе провожавших видели… художника Пьера Миньяра, баснописца Лафонтена и поэтов Буало и Шапеля. Все они несли факелы в руках, — пишет Михаил Булгаков. — …Когда прошли одну улицу, открылось окно в доме и высунувшаяся женщина звонко спросила: „Кого это хоронят?“ — „Какого-то Мольера“, — ответила другая женщина. Этого Мольера принесли на кладбище Святого Жозефа и похоронили в том отделе, где хоронят самоубийц и некрещеных детей. А в церкви Святого Евстафия священнослужитель отметил кратко, что 21 февраля 1673 года, во вторник, был погребен на кладбище Святого Жозефа обойщик и королевский камердинер Жан-Батист Поклен».
Любовь Калюжная
Басё (1644–1694)
Лирика — это единственный вид искусства, который человек может целиком и полностью «присвоить» себе, превратив лирическое произведение или отдельные строки в часть своего сознания. Произведения других искусств живут в душах как впечатления, как память об увиденном, услышанном, а вот лирические стихи сами врастают в души, откликаются в нас в определенные моменты жизни. К этой мысли приходили многие мудрецы.
Краткость, как известно, сестра таланта. Может быть, поэтому народ всегда охотно и сам создавал, и живо откликался на лаконичные поэтические формы, которые легко запоминаются. Вспомним рубаи Хайяма — четыре строчки. Почитаем древние латышские дайны, их тысячи, тоже кратких четырех-пяти-шестистиший.
(Перевод Д. Самойлова)
В мировой поэзии и Востока, и Запада мы найдем немало примеров кратких форм лирики. Русские частушки — это тоже особый вид лирики. В русских пословицах и поговорках просматриваются порой двустишия…
Но когда речь заходит о краткости как особой поэтике, мы сразу вспоминаем Японию и слова «танка» и «хокку». Это формы, которые несут глубоко национальный отпечаток Страны восходящего солнца. Пятистишие — танка, трехстишие — хокку. Японская поэзия культивирует эти формы уже много веков и создала удивительные шедевры.
Сразу скажем, что если бы не кропотливейшая и талантливейшая работа некоторых переводчиков, и, в первую очередь, Веры Марковой, мы бы вряд ли могли насладиться тончайшей поэзией Басё, Оницура, Тиё, Бусона, Исса, Такубоку. Именно благодаря конгениальности некоторых переводов книги японской лирики в России расходились еще недавно миллионными тиражами.
Прочитаем несколько стихотворений Басё, безусловно великого поэта, достигшего в хокку наибольшей поэтической выразительности, в переводе В. Марковой.
Можно и не знать, что хокку построена на определенном чередовании количества слогов, пять слогов в первом стихе, семь во втором и пять в третьем — всего семнадцать слогов. Можно не знать, что звуковая и ритмическая организация трехстишия — это особая забота японских поэтов. Но нельзя не видеть, не чувствовать, не понимать того, как много сказано в этих трех строчках. Сказано прежде всего о жизни человека: «И осенью хочется жить…» И в конце жизни хочется жить. Роса на хризантеме — это не только очень красиво в изобразительном смысле, но и многозначно поэтически. Роса ведь очень чистая, очень прозрачная — это не вода в мутном потоке быстрой реки жизни. Именно в старости человек начинает понимать и ценить истинные, чистые, как роса, радости жизни. Но уже осень.
В этом стихотворении можно уловить тот вечный мотив, который есть и у русского поэта, жившего через почти триста лет после Басё, у Николая Рубцова:
Это из «Посвящения другу». И у Басё, и у Рубцова — вечный мотив жизни на земле и ухода… У Рубцова понятно, что речь идет об ограде палисадника и о глине в нем же, но направленность душевная — «последние ночи близки» — вызывает ассоциации с другой оградой, с кладбищенской, и с другими комьями глины…
Вот я прочитал трехстишие Басё и ушел аж до Рубцова. Думаю, что японского читателя эти строки уведут к своим ассоциациям — каким-то японским полотнам живописи — многие хокку имеют прямую связь с живописью — уведут к японской философии, хризантема имеет в национальной символике свой смысл — и читатель тоже на это откликнется. Роса к тому же — метафора бренности жизни…
Вообще здесь задача поэта — поэтической картиной, набросанной двумя-тремя штрихами, заразить читателя лирическим волнением, разбудить его воображение, — и для этого средств у хокку достаточно, если, конечно, хокку пишет настоящий поэт.
Вот еще трехстишие Басё:
В традиции хокку изображать жизнь человека в слиянии с природой. Поэты понуждают человека искать потаенную красоту в простом, незаметном, повседневном. Согласно буддийскому учению, истина постигается внезапно, и это постижение может быть связано с любым явлением бытия. В этом трехстишии — это «глициний цветы».
Конечно, мы лишены возможности воспринимать стихи Басё в полной мере, о которой Поль Валери сказал, что «поэзия — это симбиоз звука и смысла». Смысл перевести легче и вообще возможно, но вот как перевести звук? И все-таки, нам кажется, при всем том, Басё в переводах Веры Марковой очень близок к своей первоначальной, японской, особенности.
Не всегда надо искать в хокку какой-то особый глубокий смысл, зачастую — это просто конкретное изображение реального мира. Но изображение изображению рознь. Басё это делает очень зримо и чувственно:
Или в другом случае Басё стремится передать через хокку пространство — и только. И вот он его передает:
Если бы не было Млечного Пути, не было бы и стихотворения. Но на то он и Басё, чтобы через его строки нам открылось огромное пространство над Японским морем. Это, видимо, холодная ветреная осенняя ясная ночь — звезд бесчисленное множество, они блестят над морскими белыми бурунами — а вдали черный силуэт острова Садо.
В настоящей поэзии, сколько ни докапывайся до последней тайны, до последнего объяснения этой тайны все равно не докопаешься. И мы, и наши дети, и наши внуки повторяем и будем повторять: «Мороз и солнце; день чудесный!..» — все понимают и будут понимать, что это вот поэзия, самая чудесная и истинная, а почему она поэзия и что в ней такого — об этом даже не хочется особенно и задумываться. Так и у Басё — японцы чтут его, знают наизусть, не всегда отдавая себе отчет, почему его многие стихи сразу и навсегда входят в душу. Но ведь входят! В настоящей поэзии маленькая зарисовка, какой-нибудь пейзаж, бытовой фрагмент могут стать поэтическими шедеврами — и народ их так и будет осознавать. Правда, порой трудно, даже невозможно передать на другом языке, в чем заключается чудо того или иного стихотворения на языке родном. Поэзия есть поэзия. Она тайна и чудо — и так ее и воспринимают любители поэзии. Поэтому кажущееся нам простым и незамысловатым трехстишие Басё знает наизусть каждый культурный японец. Мы этого можем и не уловить не только из-за перевода, но и потому, что мы живем в другой традиции поэтической, а также по многим другим причинам.
Прав Басё, у нас другие цветы, нам свое надо культивировать.
Басё родился в замковом городе Уэно провинции Ига в семье небогатого самурая. Басё — это литературный псевдоним, подлинное имя Мацуо Мунэфуса. Провинция Ига была расположена в центре острова Хонсю, в самой колыбели старой японской культуры. Родные поэта были очень образованными людьми, знали — это предполагалось в первую очередь — китайских классиков.
Басё с детства писал стихи. В юности принял постриг, но не стал настоящим монахом. Он поселился в хижине близ города Эдо. В его стихах есть описание этой хижины с банановыми деревьями и маленьким прудом во дворе. У него была возлюбленная. Ее памяти он посвятил стихи:
Басё много странствовал по Японии, общался с крестьянами, с рыбаками, со сборщиками чая. После 1682 года, когда сгорела его хижина, вся его жизнь стала странствованием. Следуя древней литературной традиции Китая и Японии, Басё посещает места, прославленные в стихах старинных поэтов. В дороге он и умер, перед кончиной написав хокку «Предсмертная песня»:
Поэзия была для Басё не игрой, не забавой, не заработком, а призванием и судьбой. Он говорил, что поэзия возвышает и облагораживает человека. К концу жизни у него было множество учеников по всей Японии.
Геннадий Иванов
XVIII ВЕК
Джонатан Свифт (1667–1745)
«У доктора Свифта лицо было от природы суровое, даже улыбка не могла смягчить его, и никакие удовольствия не делали его мирным и безмятежным; но когда к этой суровости добавлялся гнев, просто невозможно вообразить выражение или черты лица, которые наводили бы больший ужас и благоговение», — свидетельствует его современник граф Оррери.
Те же противоположные чувства — ужас и благоговение — внушают и книги Свифта, особенно самая знаменитая: «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Благоговение вызывают острота мысли, богатство фантазии, блеск иронии, литературное мастерство, а ужас — ядовитые суждения обо всем мироустройстве, но еще более о «венце природы» — человеке, которого Свифт яростно развенчивал: по его убеждению, люди являются «самыми грязными, гнусными и безобразными животными, каких когда-либо производила природа».
«Путешествия Гулливера» одни считают веселой детской книгой, забавной сказкой и, прочитав в нежном возрасте, больше не открывают, другие — мрачной и злой сатирой, предназначенной исключительно для взрослых.
Удивительны и другие загадки Джонатана Свифта. Язвительнейший из людей, он был священником; скромный деревенский викарий, он был грозой сановных вельмож и влиял на политические события; англичанин по происхождению, он боролся за свободу ирландцев; запутавшись между двумя женщинами, как заправский ловелас, в то же время писал о себе:
Необычайно скрытный от природы, Джонатан Свифт даже прощался с этим миром в двух лицах. На исходе дней в частном письме человек Свифт предрекал, что умирать ему уготовано «в злобе, как отравленной крысе в своей норе», а в эпитафии, которую сам себе и сочинил, писатель Свифт торжественно сообщал: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этого кафедрального собора, и суровое негодование больше не раздирает его сердце. Ступай, путник, — и подражай, если можешь, ревностному защитнику мужественной свободы». Эти слова выгравированы на его надгробье в Дублинском соборе.
Джонатан Свифт родился 30 ноября 1667 года в столице Ирландии, Дублине. Отец его, англичанин Джонатан Свифт, мелкий судейский чиновник, скоропостижно умер в молодом возрасте — за несколько месяцев до рождения сына, названного в память об отце тоже Джонатаном. Мать, оставив ребенка на попечение дяди, уехала в Англию. Жизнь в чужом доме заставила мальчика с детства испытать унижения, попреки, нужду.
После окончания школы четырнадцати лет Джонатан поступил в Дублинский университет. Независимый, остроумный, язвительный, прилежанием в учебе он не отличался и с особым раздражением относился к трудам средневековых философов и богословов-схоластов. Претенциозная псевдонаучность станет одной из сатирических тем его творчества.
После окончания университета в 1688 году с дипломом бакалавра Свифт уехал в Англию, где получил по протекции место литературного секретаря у влиятельного вельможи сэра Уильяма Темпла. В прошлом Темпл был видным дипломатом, но, разочаровавшись в государственной деятельности, удалился в свое поместье Мур-Парк, чтобы разводить цветы, читать древних авторов и сочинять на свободе философские труды эпикурейского содержания. Скрашивали его отшельничество именитые друзья, часто наезжавшие из Лондона.
Казалось бы, богатая библиотека, незаурядные люди, философско-литературные беседы могли увлечь Свифта, еще в университете проявлявшего особый интерес к поэзии, истории, литературе. Однако, гордый и неуживчивый, он стал тяготиться ролью слуги-секретаря и вскоре уехал в Ирландию искать лучшей доли. Через два года, смягчившись, вернулся в Мур-Парк и даже подружился с хозяином. Там же Свифт создал и первые произведения — «Оду Вильяму Сэнкрофту» (1690) и «Оду Конгриву» (1693), содержащие гневные выпады против общественных пороков, в чем уже угадывалось сатирическое направление его пера.
В 1692 году Джонатан Свифт защитил магистерскую диссертацию, давшую ему право на церковную должность, но оставался у Темпла до его смерти в 1699 году. Затем нужда заставила Свифта принять место помощника священника (викария) в маленькой ирландской деревушке Ларакор.
В то время бедная Ирландия была зависима от Англии, превращающейся благодаря бурному развитию промышленности и торговли, а также успешным войнам в самую могущественную европейскую державу и «владычицу морей». В начале XVIII века, потеснив своих прежних соперников, Испанию и Голландию, Англия готовилась к войне с Францией, единственной страной, способной оспаривать ее международное влияние. В самой Англии вели борьбу за политическую власть две партии — тори и виги. Тори стояли за усиление власти короля и сохранение дворянских привилегий, виги — за ограничение королевской власти во имя беспрепятственного развития промышленности и торговли, а значит, за войну, расширение колониальных владений и торговых сфер.
Связи с друзьями Темпла, занимавшими видные посты в правительстве, привели Свифта в лагерь вигов. Он выпустил анонимно несколько ядовитых политических памфлетов, направленных против торийских лидеров. Памфлеты пользовались большим успехом, ходили по рукам и оказали неоценимую услугу вигам.
Свифт часто наезжал из своей ирландской деревушки в Лондон. Посетители Бэттоновской кофейни, где собирались литературные знаменитости, не раз с изумлением наблюдали, как никому не известный мрачный человек в черной сутане викария устраивался за одним из столиков, долго вслушивался в литературные или политические споры, пока наконец не разражался такими остротами и каламбурами, которые долго потом гуляли по Лондону.
В 1704 году Свифт опубликовал книгу, по-прежнему анонимно, под названием «Сказка бочки, написанная для общего совершенствования человеческого рода» (английское выражение «сказка бочки» приравнивается к русскому «молоть вздор»). В «Сказке» под сатирический обстрел попали всевозможные проявления человеческой глупости: бесплодные религиозные споры, бездарные литературные сочинения, продажность критиков, заискиванье перед сильными мира и т. д. Свифт предлагал поискать светлые умы среди обитателей Бедлама (дом для умалишенных в Лондоне), которые вполне могли бы занять ответственные государственные, церковные и военные должности. Особенно досталось от автора церковным распрям между тремя христианскими Церквами: католической, англиканской и пуританской. К тому времени Свифт защитил еще одну диссертацию и стал доктором богословия, но после публикации этой книги вряд ли мог рассчитывать на церковную карьеру. Выше настоятеля он не поднялся.
«Сказка бочки» стала сенсацией и за год выдержала три издания. Читающая публика интересовалась: кто же автор? Свифт не устоял перед искушением славы и, подавив врожденную скрытность, назвался. Он сразу был принят на равных в круг известных литераторов, художников и государственных деятелей, получив признание как самый талантливый писатель и остроумный человек своего времени.
Так в Свифте стали уживаться два человека скромный настоятель деревенского прихода и знаменитый писатель, позволяющий себе откалывать вполне богемные чудачества, как, например, проделка с астрологом Джоном Партриджем. Этот астролог ежегодно выпускал популярные календари с предсказаниями. Неожиданно в Лондоне появилась брошюра «Предсказания на 1708 год», подписанная неким Исааком Бикерстафом. Он предсказывал число и время, когда его коллега Партридж умрет от горячки, и советовал ему срочно привести в порядок свои дела.
На следующий день после указанной роковой даты вышла листовка «Отчет о смерти мистера Партриджа, автора календарей…», которую бойко распродавали мальчишки. Почтенный Партридж гонялся за ними, уверяя, что он жив. «Отчет» был составлен столь правдоподобно, что бедного астролога замучили визитами гробовщики и пономари, предлагающие услуги, а книгопродавцы вычеркнули его имя из своих списков. В далеком же Лиссабоне португальская инквизиция предала публичному сожжению «Предсказания на 1708 год» Исаака Бикерстафа, поскольку они сбылись, а это означало, что их автор связан с нечистой силой. Откуда им было знать, что это всего лишь мистификация, принадлежащая перу Джонатана Свифта.
Со Свифтом связывали еще одну мистическую историю, но более зловещую.
В 1726 году, почти одновременно с «Путешествиями Гулливера» Джонатан Свифт опубликовал автобиографическую поэму «Каденус и Ванесса».
Ванессой Свифт называл свою юную подругу Эстер Ваномри. В момент выхода поэмы ее уже три года как не было в живых. О причастности писателя к ее ранней смерти говорят и предания, и документальные свидетельства. Сохранилось письмо епископа Эванса архиепископу Кентерберийскому, в котором тот извещал вышестоящего иерарха об обстоятельствах, предшествующих печальному событию. «Молодая женщина мисс Ваномри (тщеславная и остроумная особа с претензиями) и декан состояли в большой дружбе и часто обменивались письмами (содержание коих мне неизвестно). Говорят, будто он обещал жениться на ней. В апреле месяце она узнала, что декан уже женат и высказала по этому поводу крайнее негодование, написав новое завещание и оставив все доктору Беркли».
Джордж Беркли, в будущем известный философ, был знакомым Ванессы, а деканом автор письма называет Свифта, к тому времени занимавшего эту должность в Дублинском соборе.
Ванессу писатель знал с детства, часто навещая ее отца, мэра Дублина. Позже, будучи на пятом десятке, «он девушку в себя влюбил», как написал в поэме и о чем свидетельствуют письма девушки.
«Существуют ли иные признаки божественности, кроме тех, какие отличают вас? — писала ему Ванесса. — Я нахожу вас повсюду, ваш дорогой образ всечасно передо мной». Постепенно высокий стиль обожествления сменился более человеческими признаниями Ванессы. «Любовь, которую я питаю к вам, заключена не только в моей душе: во всем моем теле нет такой мельчайшей частицы, которая не была бы ею проникнута». Шло время. «Знайте, ни время, ни случайность не в силах уменьшить невыразимую страсть, которую я питаю к…», — писала Ванесса. Предмет страсти не назван, поскольку Свифт, мастер конспирации, запрещал ей называть себя в письмах по имени.
Встречи и послания продолжались около десяти лет. Встречи — все реже, письма — все чаще. Пока Ванесса, которая, по воспоминаниям графа Оррери, всегда «держалась дерзко, весело и гордо», не прослышала, что в жизни Свифта существует другая женщина. Ею была Эстер Джонсон, Свифт называл ее Стеллой. Еще девочкой она жила с ним в одном доме, и Свифт, отлучаясь из Ирландии в Англию, слал ей подробные письма о своих делах (впоследствии изданные под названием «Дневник для Стеллы»). В мемуарной литературе бытует версия, будто в 1716 году Свифт тайно обвенчался с ней. Точных доказательств этого нет, но есть косвенные — Свифт, ушедший из жизни позже Стеллы, похоронен рядом с ней.
Услышав о тайном браке, Ванесса написала сопернице письмо, а та переслала его Свифту. Примчавшись к «дерзкой» Ванессе, он испепелил ее взглядом (которого она всегда боялась — «Это так ужасно, что я лишаюсь дара речи») и, не проронив ни слова, ушел. Через две недели, без всяких видимых причин, бедная Ванесса скончалась. Невероятная история!
Много лет спустя Вальтер Скотт, работая над книгой о Свифте, послал в аббатство Марли, где последние годы жила Ванесса, своего помощника. Тот успел застать там девяностолетнего свидетеля тех событий. По его словам, Ванесса «избегала людей и всегда была печальна, кроме тех случаев, когда приезжал настоятель Свифт, — тогда она становилась веселой». Посланец обратил внимание на необычайно разросшиеся лавры в саду, Старец объяснил: их разводила Ванесса, чтобы венчать лавровыми венками своего «триумфатора» во время его визитов.
Ценил ли такое трогательное поклонение молодой женщины сам «триумфатор», разменявший уже шестой десяток? В той же поэме Свифт признавался:
То есть «в передышке» между главными делами, которых у Свифта было несколько — его творчество, призванное совершенствовать человеческий род, и борьба за независимость Ирландии. («Не верь, не верь поэту, дева, / Его своим ты не зови», — писал со знанием дела русский поэт.)
С 1702 года Англия вела многолетнюю войну с Францией. Английский главнокомандующий герцог Мальборо затягивал ее окончание, поскольку на военных поставках наживали целые состояния он сам, а также предприниматели и банкиры, сторонники партии вигов. К тому времени острое перо Свифта выдвинуло его в центр политической жизни. Лидеры партий и министры оказывали ему особые почести, заручались его поддержкой, опасаясь стать мишенью ядовитых сатирических стрел. Свифт, разочаровавшись в вигах, примкнул к тори, которые вели борьбу за прекращение войны.
Десятки гневных памфлетов Свифта были направлены против злоупотреблений герцога Мальборо и близких ему вельмож. В итоге власти пришли тори, и в 1713 году, в немалой степени благодаря Свифту, с Францией был заключен мирный договор. В 1715 году Джонатану Свифту предоставили место декана Дублинского собора. В сущности, это была почетная ссылка — новая власть опасалась его возрастающего влияния, а Церковь не могла простить критики в «Сказке бочки».
В 1724 году Свифт обрушился на английское правительство в анонимных памфлетах «Письма Суконщика» (всего их семь), написанных от лица дублинского торговца. Причиной послужила выдача англичанину Вуду королевского патента на чеканку разменной монеты для Ирландии. Вуд наводнил страну неполновесной монетой. На этом «законном грабеже» нажились и он, и английское правительство. Свифт устами Суконщика предлагал ирландцам бойкотировать монету Вуда и настолько увлекся, что кончил призывами к восстанию против английского владычества вообще.
Автора «Писем Суконщика» вычислить было нетрудно — сатирический слог Свифта давно стал знаменитым. Премьер-министр Англии распорядился арестовать писателя, на что английский наместник в Ирландии ответил: «Чтобы арестовать Свифта, нужен экспедиционный корпус в десять тысяч солдат».
Суровый декан Дублинского собора сделался кумиром ирландцев. Специальный отряд круглосуточно охранял дом Свифта, на улицах Дублина выставлялись его портреты, в честь писателя был основан «Клуб Суконщика», а в народе ходила легенда, будто Свифт — потомок древних и справедливых ирландских королей… Англия была вынуждена «дело Свифта» замять.
В эти же годы Джонатан Свифт писал свою главную книгу «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». В 1726 году издатель получил от «неизвестного лица» рукопись «Путешествий Гулливера» и опубликовал без имени автора, хотя ни издатель, ни читатель не сомневались в авторстве Свифта.
За год книга выдержала пять изданий. В необычайных и фантастических приключениях Гулливера среди лилипутов и великанов, лапутян и гуигнгнмов читатели находили (каждый в меру своих возможностей) и веселую фантастическую сказку, и философскую притчу, и беспощадную сатиру на английские порядки и притязания англичан на мировое господство… Так, лилипуты считали своего крохотного короля самым могущественным монархом в мире. Враждующие партии лилипутов — высококаблучники и низкокаблучники — напоминали английских тори и вигов, а секты остроконечников и тупоконечников, ведущих бесконечные споры о том, с какого конца следует разбивать яйцо, воспринимались как сатирическое изображение религиозного раскола между католиками и протестантами…
Всевозможные иносказания и намеки привели к тому, что со временем книга обросла комментариями, превышающими объем самого произведения. К примеру, нам могут показаться не вполне понятными выпады Свифта против создателя теории всемирного тяготения Ньютона, если не знать, что именно Ньютон, будучи директором Монетного двора, разрешил чеканку неполновесной монеты для Ирландии, чего Свифт не мог ему простить.
С другой стороны, многие фрагменты этой неисчерпаемой книги сегодня читаются, как фельетоны на злобу нашего дня: «Словом, нельзя перечесть всех их проектов осчастливить человечество. Жаль только, что ни один из этих проектов еще не доведен до конца, а пока что страна в ожидании будущих благ приведена в запустение, дома разваливаются и население голодает и ходит в лохмотьях», — намекал Свифт на спекулятивную горячку в Англии 1720-х годов, когда созданные авантюристами многочисленные акционерные компании и коммерческие общества увлекали легковерную публику самыми фантастическими прожектами быстрого обогащения. Чем это не про нас?
Под конец жизни Свифт начал страдать мучительными головными болями и головокружениями, потерял слух, сделался еще более угрюмым, никого к себе не допускал, проводя дни в полном одиночестве. Память его настолько ослабела, что он не мог даже читать.
Когда-то во время прогулки, глядя на вершину засыхающего вяза, Свифт сказал своему спутнику: «Так же вот и я начну умирать — с головы». Видимо, он знал разрушительную силу язвительной мысли. Джонатан Свифт ушел из жизни 19 октября 1745 года и завещал похоронить его в Дублинском соборе.
В России со Свифтом познакомились в 1773 году, когда вышли «Путешествия Гулливеровы», переведенные Ерофеем Коржавиным с французского языка. Русским последователем «злой сатиры» Свифта стал Салтыков-Щедрин.
Любовь Калюжная
Вольтер (1694–1778)
«Ах! окаянный вольтерьянец!» — вскричала старая графиня о Чацком, который «переменил закон». Слово «вольтерьянец» в грибоедовские времена, да и позже было весьма обиходным для определения безбожников, вольнодумцев и скептиков, что свидетельствует о стойкой популярности Вольтера в России. И не только в ней. По-мефистофельски он искушал и отрезвлял сильные и губил слабые европейские умы. «Нет такого зла, — говорит ангел вольтеровскому герою Задигу, — которое не порождало бы добра». Сравним со словами Мефистофеля Гёте: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Сомерсет Моэм, к примеру, перед тем как браться за перо, освежал себя вольтеровским «Кандидом»: «Читая его, я как бы подставлял голову под душ блеска, остроумия, изящества».
Чтобы представить полноту понятия «вольтерьянец», а оно стало определением человеческого типа, стоит вспомнить то, с чем сражался французский Мефистофель своим язвительным пером. «Вольтеру нравилось выводить на сцену священнослужителей, которых он называл магами, судей, именуемых муфтиями, банкиров, инквизиторов, простаков и философов», — пишет Андре Моруа.
Что касается женщин, их Вольтер тоже не очень жаловал. «Увидев, таким образом, решительно все, что на свете было доброго, хорошего и достойного внимания, я решил не покидать больше моих пенатов никогда, — саркастически говорит его герой-путешественник Сакрментадо. — Оставалось только жениться, что я вскоре исполнил, и затем, став как следует рогат, доживаю теперь на покое свой век в убеждении, что лучшей жизни нельзя было придумать».
Словом, «ничего во всей природе благословить он не хотел», — как писал Пушкин о великосветском последователе Вольтера Александре Раевском. Да и сам поэт пережил отроческое увлечение Вольтером, в шестнадцать лет провозгласив:
Настоящее имя Вольтера — Мари Франсуа Аруэ. Он родился 21 ноября 1694 года в Париже. Отец его служил нотариусом и настаивал на том, чтобы сын также избрал профессию юриста. Однако Вольтер, окончив иезуитский колледж и вырвавшись на свободу из иезуитских тисков, сблизился с аристократическими вольнодумцами (так называемое общество Тампля) и начал упражняться в жанре «легкой поэзии». Сардонический нрав поэта взял свое, и вскоре эпикурейские мотивы в его стихах сменили язвительные выпады по адресу регента и его двора. Вольтер был заключен в Бастилию (1717), где, надо сказать, с пользой провел время, написав свою первую трагедию «Эдип».
После успешной ее постановки на парижской сцене в 1718 году двор увидел в нем преемника Корнеля и Расина, все простил и приблизил к себе. Вольтер стал модным поэтом великосветских салонов, но после громкого скандала с неким дворянином Роганом снова оказался в Бастилии, а затем, в 1726 году, был выслан из Франции.
С 1726 по 1729 год он жил в Англии, после чего вернулся в Париж. Его философские «Письма об английской нации», изданные в Лондоне в 1733 году, противопоставляли «свободное английское общество» абсолютистской Франции: «Я не знаю, кто полезнее для государства, хорошо напудренные господа, точно знающие, когда встает король и когда он отходит ко сну, или же торговцы, обогащающие страну». По мнению Вольтера, торговля сделала англичан свободными, а Англию — великой. В следующем году «Письма» вышли во Франции и как еретические были осуждены парламентом на сожжение. Вольтер бежал в имение маркизы дю Шатле (на границе Лотарингии), с которой его связывала нежная дружба, и прожил там одиннадцать лет.
Эти годы можно назвать самыми благополучными для «одержимого» Вольтера. Мадам дю Шатле умиротворила его чувства и своей заботой обеспечила ему независимость, что позволило сосредоточиться на литературном труде. За это время были написаны философские и исторические работы: «Век Людовика XIV» (изд. 1751), «Опыт о нравах и духе народов» (изд. 1756) и др.; дидактические поэмы «Светский человек» (1736) и «Рассуждение в стихах о человеке» (1738); трагедии «Альзира, или Американцы» (1736), «Фанатизм, или Пророк Магомет» (1742), «Меропа» (1743) и др.
В этот же период Вольтер создает сколь ироническую, столь и кощунственную поэму «Орлеанская девственница» (1735). Народная героиня Франции Жанна д'Арк — Орлеанская дева, — возглавившая борьбу своего народа против английских захватчиков в ходе Столетней войны (1337–1453), становится в поэме комическим персонажем, а вся война сводится к скабрезным «битвам» короля и свиты за обладание Жанной. (В 1920 году Жанна д'Арк канонизирована католической церковью.) Пафос поэмы обнаружил, что главный противник Вольтера не монархия, которая может стать «просвещенной», а Церковь, по его мнению, с просвещением несовместимая. Поэма была опубликована анонимно в 1755 году.
Но вернемся к Вольтеру, который пока не разгибает спины за письменным столом в замке маркизы дю Шатле.
К 1745 году Вольтер благодаря острому перу становится настолько известен и популярен как «просвещенный ум», что едва ли не все короли Европы приглашают философа к себе, французский двор начинает заигрывать с ним, его поддерживает фаворитка Людовика XV всесильная мадам де Помпадур, и он снова обживается в Париже.
Королевский двор обласкивал Вольтера всевозможными знаками внимания. Людовик XV пожаловал ему титул камергера и назначил придворным историографом, Французская академия избрала его своим членом. Однако Вольтер не стал бы тем Вольтером, которого мы знаем, если бы позволил себя приручить. Его боевой запал по отношению ко всем государственным установлениям неустанно срабатывал, что вынуждало Вольтера скитаться по Европе.
Сторонник просвещенного абсолютизма, Вольтер хотел влиять на королей и попытался превратить Людовика XV в образцового монарха. Одно из главных условий «просвещенной монархии» по Вольтеру — выход короля из-под влияния Церкви. Из этого ничего не вышло, и пребывание в Париже для Вольтера стало невозможным. Он покинул Версаль, приняв приглашение прусского короля Фридриха II, который увлекался в ту пору ролью «просвещенного монарха». Наставник королей провел при его дворе три года (1750–1753), но потерпел ту же версальскую неудачу, насмерть рассорившись и с Фридрихом.
Наконец в 1758 году Вольтер навсегда поселился в своем имении Ферней в Швейцарии, на границе с Францией, и оттуда бомбардировал весь мир письмами, памфлетами, трактатами со своим знаменитым призывом «Раздавите гадину!» — в сторону Церкви.
Там же он создал свою самую известную книгу — «Кандид, или Оптимизм». Вольтер приступил к работе над ней в 1758 году. К тому времени все обольщения отлетели от него. Маркиза дю Шатле обманула его с лучшим другом и умерла в родах, творческие муки над композицией трагедий и эпопей не сделали его знаменитым поэтом, короли не желали становиться просвещенными монархами по предлагаемому им образцу, и от их гнева приходилось ударяться в бега… «Увидев, таким образом, решительно все» и, подобно своему герою Сакрментадо, «став как следует рогат», Вольтер окончательно разочаровался в мироустройстве, что еще более обострило его язвительное перо. Музой его сделался гнев (к слову, довольно сильный и не такой уж редкий род вдохновения). «Кандид, или Оптимизм», где Вольтер сводил счеты со всем миром, был написан в жанре философско-сатирической повести, начало которому положил почитаемый им Монтескье в «Персидских письмах» (1721).
Вольтер называл себя служителем всех девяти муз, но более всего преуспел именно в жанре философской повести. И, надо сказать, обратился он к этому жанру в философском возрасте — наиболее известные произведения написаны им после шестидесяти лет. «В восемнадцать лет Вольтер верил, что он оставит по себе память как большой трагический актер; в тридцать — как крупный историк; в сорок — как эпический поэт, — пишет Андре Моруа. — Он и не думал, создавая в 1748 году „Задига“, что в 1958 году люди с удовольствием будут читать эту маленькую повесть, тогда как „Генриада“, „Заира“, „Меропа“, „Танкред“ будут покоиться вечным сном на полках библиотек».
Первая повесть Вольтера «Мир, как он есть», которую можно назвать философской, была написана еще в 1747 году, когда он вместе с мадам дю Шатле, после очередной неприятности при королевском дворе, вынужден был искать убежища у герцогини де Мен. Там же, чтобы развлечь герцогиню, он написал «Видения Бабука», «Мемнон, или Человеческая мудрость», «Путешествие Сакрментадо», «Задиг, или Судьба». Ежедневно Вольтер писал по одной главе, а вечером давал читать герцогине. Эти остроумные повести настолько нравились ей, что она заставляла Вольтера читать их гостям. На все просьбы издать их писатель отмахивался, говоря, что эти повестушки, написанные для увеселения публики, не заслуживают внимания.
В «Кандиде» писатель сатирически обыгрывает популярную в то время теорию немецкого философа Лейбница (1646–1716), в соответствии с которой существует некая свыше «предустановленная гармония», а значит, мир создан Богом как «наилучший из всех возможных миров». Вольтер вложил эту идею в уста одного из главных героев — философа-оптимиста Панглоса, пытающегося убедить своего молодого ученика Кандида, что все к лучшему в этом лучшем из миров.
По существу вольтеровский спор с Лейбницем вылился в пасквиль на христианские представления вообще. Вольтер, «в науке искушенный», хотел логикой язвительного ума «поверить гармонию», которая постигается чувством.
Автор отправляет Кандида бродить по свету, сталкивает его с инквизицией, делает свидетелем убийств, краж, насилий, происков парагвайских иезуитов, посылает на войну, которая в свете теории Лейбница представлена так: «Что может быть прекраснее, подвижнее, великолепнее и слаженнее, чем две армии! Трубы, дудки, гобои, барабаны, пушки создавали музыку столь гармоничную, какой не бывает и в аду. Пушки уложили сначала около шести тысяч человек с каждой стороны; потом ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность. Штык также был достаточной причиной смерти нескольких тысяч человек. Общее число достигало тридцати тысяч душ. Кандид, дрожа от страха, как истый философ, усердно прятался во время этой героической бойни».
Простодушному Кандиду недостает фанатичности Панглоса, чтобы по его примеру оставаться оптимистом и воспринимать все «к лучшему», даже когда высечен инквизицией. «Что такое оптимизм?» — спросил Какамбо. «Увы, — сказал Кандид, — это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо».
Когда Кандид снова встречается с Панглосом, который за время их разлуки тоже прошел свои мытарства, потеряв нос, ухо и глаз, между ними происходит такой диалог: «…Мой дорогой Панглос, — сказал ему Кандид, — когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали думать, что все в мире идет к лучшему?» — «Я всегда оставался при своем убеждении, — отвечал Панглос, — потому что я философ. Мне непристойно отрекаться от своих мнений: Лейбниц не мог ошибиться, и предустановленная гармония есть самое прекрасное в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя».
Каждый эпизод книги, сюжет которой охватывает весь мир, содержит сатирический намек. Перед читателем проносятся разные страны: Германия с пошлыми геральдическими притязаниями баронов, Франция, где «обезьяны поступают как тигры», Венеция, где «хорошо только одним нобелям»…
Женевские издатели братья Крамеры отважились напечатать «Кандида», и в феврале 1759 года повесть появилась во Франции, чтобы тут же попасть в список запрещенных книг. Однако в марте разошлось еще пять тайных изданий. Вольтер открещивался от своего создания как мог: «Что за бездельники приписывают мне какого-то Кандида, забавы школьника. Право, у меня есть другие дела», — писал он аббату Верну.
В 1767 году выходит философская повесть «Простодушный», полемизирующая со взглядами Жан Жака Руссо. Вольтер сталкивает руссоистского «естественного человека» с нравами абсолютистской Франции, и из этого столкновения его пылающий ум высекает множество сатирических искр.
Продолжающая линию философских повестей «Вавилонская принцесса» содержала кощунственные выпады против Священного писания и религиозных ритуалов, что стало последним камнем в стене между Вольтером и Церковью. Век спустя критик Эмиль Фаге, упрекая Вольтера в том, что тот все изучил и рассмотрел, но ничего не углубил, задавался вопросом: «Кто он — оптимист или пессимист? Верит ли он в свободу воли или в судьбу? Верит ли в бессмертие души? Верит ли в Бога?» И эти вопросы возникают у каждого человека над страницами вольтеровских произведений.
Вольтер, нападая на Церковь, тем не менее нигде прямо не декларировал своего атеизма. О нем ходил такой анекдот: «Господин Вольтер, вы помирились с Богом?» — «Мы с ним кланяемся, но не разговариваем».
Думается, что ближе всех к разгадке вольтеровского феномена подошел Василий Розанов. В одной из своих записей он приводит слова Ивана Карамазова: «Один старый грешник (имеется в виду Вольтер. — Л.К.) сказал в прошлом веке, что если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать», и далее так комментирует вольтеровскую фразу: «И не то странно, не то было бы дивно, что Бог в самом деле существует; но то дивно, что такая мысль — мысль о необходимости Бога — могла залезть в голову такому дикому и злому животному, как человек: до того она свята, до того премудра и до того она делает честь человеку» (курсив Розанова).
Фигура Вольтера по влиянию была самой значительной в XVIII веке (этот век называют «вольтерьянским») и ознаменовала то состояние человечества, когда его интеллектуальная гордыня начала соперничать с религиозным чувством. К концу XIX века бурное развитие техники и научные открытия приведут к обожествлению науки — ей отведут место Бога, и XX век станет веком атеизма. Лишь к исходу столетия человек, с главным подарком нового божества в руках — атомной бомбой, ощутит свою беззащитность, свое сиротство и начнет поглядывать на небеса — «Господи, воззвах к Тебе…», что, по словам Розанова, действительно «делает честь человеку».
Вольтер оставил огромное литературное, философское и эпистолярное наследие. «Только Вольтер, — по словам Гёте, — привел в движение такие умы, как Дидро, д'Аламбер, Бомарше». Он сотрудничал с этими просветителями в Энциклопедии, для которой писал статьи на темы истории, философии, морали.
Россия познакомилась с Вольтером в конце 20-х годов XVIII века, первыми переводчиками его были Кантемир и Ломоносов. Переписка Екатерины Великой с Вольтером способствовала популярности идей французского писателя и философа среди дворян. После смерти Вольтера Екатерина купила его библиотеку — 6902 тома книг и 20 томов рукописей. Издатель И. Г. Рахманинов в 1785–1789 годах выпустил «Полное собрание всех переведенных на российский язык сочинений Вольтера». Однако Французская буржуазная революция конца XVIII века, в которой идеи Вольтера сыграли роль пороха, отрезвила русскую императрицу, и специальным указом она запретила издание «крамольных» сочинений своего прежнего кумира.
Вольтер умер 30 мая 1778 года. Перед смертью «старый грешник» высказал просьбу, чтобы его погребли по церковному обряду. Найти священника, который согласился бы совершить этот ритуал, не удалось, а без этого предать тело земле в аббатстве, где находился Ферней, было невозможно. Племянник писателя аббат Миньо в ночь на 31 мая усадил мертвого Вольтера в карету, имитируя живого «пассажира», и через двенадцать часов бешеной езды доставил в аббатство Сельер в Шампани, где тайно совершил обряд и захоронил. Во время Французской революции 1791–1794 годов по решению Конвента останки Вольтера были перенесены в Пантеон.
Вольтер был великим искусителем Европы, ее злым гением, но, думается, у него все же была миссия — он поставил человека перед выбором, который каждый должен был совершить для себя и совершает до сих пор.
И чтобы завершить такую сложную тему, как Вольтер, предоставим слово двум не менее авторитетным мыслителям, нежели он.
«Вы… не можете себе представить значения, какое имел Вольтер и его великие современники в годы моей юности, — говорил Гёте незадолго до своего ухода Эккерману, — и в какой мере властвовали они над всем нравственным миром. В своей автобиографии я недостаточно ясно сказал о влиянии, какое эти мужи оказывали на меня в молодости, и о том, чего мне стоило от него оборониться, встать на собственные ноги и обрести правильное отношение к природе».
«Скажите сразу, не думав, что сказал Вольтер дорогого человеку на все дни жизни и истории его? — спрашивал в 1912 году Василий Розанов, переживший в прошлом не одно искушение и сам искушавший. — Не придумаете, не бросится на ум. А Христос: „Блаженны изгнанные правды ради“. Не просто „они хорошо делают“ или „нужно любить правду“, „нужно за правду и потерпеть“, — а иначе: „БЛАЖЕННЫ ИЗГНАННЫЕ ЗА ПРАВДУ, ИБО ИХ ЕСТЬ ЦАРСТВО НЕБЕСНОЕ“. Как изваянно. И стоит 1900 лет. И простоит еще 1900 лет…» (Выделено Розановым.)
Любовь Калюжная
Гавриил Романович Державин (1743–1816)
Пушкинскую эпоху называют золотым веком русской поэзии не только благодаря Александру Сергеевичу. В это же время творили прекрасные поэты — Державин, Батюшков, Жуковский, Баратынский, баснописец Крылов, начинали Лермонтов и Тютчев.
Гавриил Романович Державин был непосредственным предшественником Пушкина. Он был славой XVIII века, его боготворили, им восхищались. Можно сказать, что слава Державина перешла к Пушкину.
Сам Александр Сергеевич вспоминает, как он относился к Державину в юности: «Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не позабуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую „Водопад“… Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел „Воспоминания в Царском Селе“, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…»
Это Пушкин написал в 1835 году, к этому времени отношение его к поэзии Державина по существу не изменилось. Он считал его великим поэтом.
Некоторые мыслители считали, что великая русская литература началась с оды Державина «Бог». Именно этой одой он открыл свое собрание сочинений:
Державин — поэт классицизма. Но он внес в классицизм «сердечную простоту», поэтому его оды, его лирические стихи как бы шагнули из условностей классицизма в живую жизнь. В творчестве поэта отразилось много конкретных черт русской жизни, русского быта, живых русских раздумий того времени. В них появилось немало злободневного.
Современному читателю порой читать Державина трудновато. Но таков поэтический язык допушкинской эпохи. Это русский язык еще неустоявшийся и пестрый, еще не приведенный в гармонию. Он насыщен формами и оборотами, которые шли из старины.
Родился Державин близ Казани в семье мелкопоместного дворянина. Систематического образования не получил. Десять лет прослужил солдатом в Преображенском полку. В 1772 году был произведен в офицеры. В 1777 году перешел на штатскую службу: служил в сенате, был губернатором в Петрозаводске и Тамбове, затем секретарем Екатерины II, министром юстиции при Александре I. Отличаясь независимостью характера и прямотой («Горяч и в правде черт!» — говорил он о себе), Державин нередко ссорился с начальством, побывал даже под судом. С 1803 года жил на покое, проводя лето в своем имении Званке, на берегу Волхова.
Сочинять стихи он начал, еще будучи солдатом, писал в казарме. В 1776 году свои оды поэт напечатал отдельной книжкой, но без обозначения своего имени. Книжка осталась незамеченной. Позже он был принят в кружок популярных в то время писателей — Н. А. Львова, И. И. Хемницера, В. В. Капниста, многому учился у них, штудировал труды теоретиков классицизма — Буало, Батте, читал Горация и других античных авторов.
Эти штудии Державину сильно помогли. Свои новые сочинения он анонимно печатал в петербургских журналах — и это уже были истинно державинские произведения: «На смерть князя Мещерского», «Ключ», «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока». Читатели почувствовали, что никто из прежних поэтов, ни Сумароков, ни Ломоносов, с такой смелостью не пользовались «низким штилем», не вводили так просторечия, не рисовали с такой смелостью в стихах самих себя, своих знакомцев, окружающую обстановку. В стихах классицистов все было регламентировано, а Державин, сохраняя оду как жанр, насыщал ее новым содержанием.
Огромный успех имела ода Державина «Фелица», написанная в 1782 году. Под видом царевны «Киргиз-Кайсацкия орды» Фелицы поэт вывел императрицу Екатерину. Та, прочитав оду, наградила поэта и дала ему личную аудиенцию.
Державин нарисовал в «Фелице» образ Екатерины как просвещенной «матери отечества», неустанно радеющей о благе подданных, свято соблюдающей законы, умной и простой в быту и привычках. Поэт пытался создать идеальный образ монарха. В каком-то смысле эта ода была уроком поэта царям.
Державин воспевал императрицу, но при этом сатирически рисовал ее вельмож. За что те, естественно, мстили ему. Так он и был услан подальше от столицы в глухую Олонецкую губернию — но губернатором. Державин объездил весь Север. Во время плавания по Белому морю однажды в шторм он чуть не погиб.
Гавриил Романович был очень смелым, решительным, мужественным человеком. Есть в его биографии и такой факт. Когда до Петербурга дошли слухи о восстании Пугачева, Державин добился назначения его в команду к генералу Бибикову, возглавлявшему правительственные войска против повстанцев. Три года он провел в огне крестьянской войны, два раза чуть не попал в плен к самому Пугачеву.
«В лице Державина поэзия русская сделала великий шаг вперед», — писал Белинский. А историк русской литературы Г. Гуковский подтверждает: «Его стихи рвут из рук, их переписывают в заветные тетради, они не нуждаются даже в печати, их и без того знают наизусть все…» Это уже 80–90-е годы XVIII века.
Державин придавал огромное значение изобразительной силе стихов, звуковой, фонетической окраске.
Прочитаем вместе замечательное стихотворение «Лебедь», в котором и звукопись прекрасна, и изобразительность изумительная, и содержание очень серьезное — в этом стихотворении, которое напоминает греческое предание о том, что души поэтов после смерти превращаются в лебедей, мы видим, что Державин знал себе цену как поэту и понимал, что останется он в памяти людей не как вельможа, а как великий поэт.
Лебедь
Державин прославил в своих стихах полководцев Румянцева и Суворова, казачьего атамана Платова, но прославил и простого русского солдата — Росса, как он возвышенно его называл. Он пишет и о барышнях-дворянках, и воспевает девушек-крестьянок. Он большой жизнелюб, поэтому пейзажи его очень настоящие, выразительные, яркие. Природа у Державина бодра и целительна.
Мы начали рассказ о Державине с отрывка из воспоминаний Пушкина. Но Пушкин не знал, что через несколько дней после этого экзамена в Лицее Гаврила Романович сказал Аксакову: «Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин».
Геннадий Иванов
Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832)
Гёте — один из тех людей, которые украшают нашу Землю. Он был одарен Богом щедро. В восемь лет уже владел древними языками и основными из новых языков. В этом возрасте он под руководством отца писал чуть ли не философские работы. Очень рано начал сочинять сказки, стихи. Еще будучи мальчиком, он написал трагедию во французском стиле.
Отец Гёте был юристом и, естественно, направил сына на юридический факультет Лейпцигского университета. Но правоведом Гёте не стал. Бог послал ему в качестве наставника глубочайшего мыслителя Гердера, с которым Гёте беседовал зачастую до рассвета. Гердер передал Гёте свои мечты об обновлении немецкой поэзии на национальной основе. В будущем это даст свои замечательные плоды.
Восхищение вызвал уже первый роман Гёте «Страдания молодого Вертера». В основе его — личная драма писателя: Гёте полюбил Лотту Буфф, дочь ветцларского купца, которая предпочла его другому. В это же время покончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви один молодой человек. Это и натолкнуло писателя на трагическую развязку «Вертера».
Интерес этот роман вызвал не любовной историей, а необыкновенно живым свежим языком, обилием современных мыслей и переживаний. «Вертер» был сразу же переведен на все европейские языки. Молодой Наполеон прочитал книгу семь раз, брал ее с собой в походы.
Достоевский, прочитав «Вертера», написал: «Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более „прекрасного созвездия Большой Медведицы“, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке начинающий Гёте. Чем же так дороги были Вертеру эти созвездия? Тем, что он, созерцая, каждый раз сознавал, что он вовсе не атом и не ничто пред ним, а вся эта бездна таинственных чудес Божиих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты… а, стало быть, равна ему и роднит его бесконечностью бытия… и что за все счастье чувствовать эту великую мысль, открывающую ему, кто он, — он обязан лишь своему лику человеческому».
За свою жизнь Гёте написал около 1600 стихотворений. Многие из них стали народными песнями. Русский читатель может читать стихи немецкого гения в переводах Лермонтова, Жуковского, А. К. Толстого. У Гёте была своя теория по поводу стихов. Он считал, что лучшие стихи те, за которыми стоит реальный случай: «Свет велик и богат, а жизнь столь многообразна, что в поводах к стихотворениям недостатка не будет. Но все стихотворения должны быть написаны по поводу (на случай), то есть действительность должна дать к тому повод и материал. Отдельный случай становится общим и поэтическим именно потому, что он обрабатывается поэтом. Все мои стихотворения по поводу (на случай), они возбуждены действительностью и потому имеют под собой почву, стихотворения с ветра я не ставлю ни во что».
И русские поэты зачастую переводили Гёте тоже «по поводу». Порой свои заветные мысли и представления о жизни в тот или другой период своего творчества они выражали, переводя стихи Гёте, близкие им по духу. Так несколько раз делал Тютчев.
(Из Гёте)
Это перевод из Гёте, но Тютчев вполне выражает этими строками свое миропонимание. Для него любовь значила в жизни все. Хотя порой он и говорил, что «любовь есть сон» — «и должен наконец проснуться человек».
Сам Гёте в жизни много раз был сильно влюблен. Его возлюбленные — Фредерика Брион, Лили Шенеман, Шарлотта фон Штейн, Марианна фон Виллемер… На закате жизни Гёте встретил в веймарском парке юную девушку Христину Кульпиус, точнее, она сама подошла к мэтру с просьбой почитать стихи ее брата. Стихи были слабыми, но сама она прекрасна — и сердце поэта затрепетало. В ней он увидел идеал женственности. Гёте обвенчался с ней. Христина была девушкой из народа, поэтому этот брак многих шокировал, но Гёте был в восторге и от юной жены, и от вдохновения, которое пришло к нему — «Римские элегии» ярко продолжили традицию эротической поэзии, идущей от Катулла, Тибулла, Проперция.
Гёте занимался не только творчеством, порой он служил и на государственной службе. Однажды ему даже предложили стать первым министром, то есть возглавить правительство в Веймаре. Поэт взялся за это дело, начал даже проводить реформы, но скоро отступил — изменения не устраивали герцога. Все-таки литература была истинным призванием Гёте. Он писал прозу, статьи, стихи, но вершиной его гения стала трагедия «Фауст».
Поэт работал над «Фаустом» почти всю жизнь. Замысел возник у него, когда ему было чуть больше двадцати лет. Закончил трагедию за несколько месяцев до кончины. А прожил Гёте на свете восемьдесят два года.
В «Фаусте» органично сочетаются драма, лирика и эпос. Это произведение о вечных противоречиях жизни.
В юности Гёте увидел кукольное представление о Фаусте, ученом-чернокнижнике, который творит чудеса, может даже вызывать прекрасную Елену, воспетую Гомером. Это представление отражает легенду о докторе Фаусте, которая была очень популярна в Европе на протяжении многих веков. Гёте сделал из народной легенды, как писал Пушкин, «величайшее создание поэтического духа».
Гёте начинает с гимна великой матери-природе, в которой все в гармонии, все движется, изменяется. Потом обращается к человеку. Что есть человек в этом мире? Увы, он страдает. И страдает потому, что в нем есть разум — искра Божья.
На сцене появляется Мефистофель, обитатель ада, символ зла. Он полностью отрицает достоинства человека. Если Бог считает, что человек плох, далек от совершенства, но все же, пройдя через ошибки и заблуждения, способен выбраться из мрака, то Мефистофель берется на примере Фауста доказать обратное, что, мол, человека легко сбить с истинного пути, что человек и не хочет стремиться «к свету».
Таким образом совсем не случайно Мефистофель появляется перед Фаустом: черт явился соблазнять человека.
Надо сказать, что Мефистофель — не просто некий черт, у Гёте это образ глубокого философского смысла. Он — дух отрицания. И отрицает все ценности жизни. Зачастую его скептицизм и критика уместны. Но в конечном итоге они приводят человека к разрушению.
Мефистофель отрицает, разрушает, но не может разрушить саму жизнь:
Одна из основных мыслей творчества Гёте вообще — это мысль о бесконечности жизни. В этой связи хочется напомнить его знаменитые слова:
По мысли Гёте, Мефистофель через отрицание созидает. Так получается в итоге.
Фауст поставил Мефистофелю условие, что свою душу он отдаст дьяволу только тогда, когда найдет высшее состояние жизни, которое даст ему полное удовлетворение. То есть, когда Фауст, которому Мефистофель возвращает молодость, скажет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — тогда конец. Фауст считает, что конца исканиям не может быть.
Мефистофель начинает соблазнять Фауста: кабачок, потом знакомство с красавицей Маргаритой… Мефистофель надеется, что в объятиях девушки Фауст найдет то прекрасное мгновение, которое захочет продлить до бесконечности. Но добившись любви девушки, Фауст покидает ее. Чувственные наслаждения не могут его удовлетворить.
Особой трогательностью отмечен образ Маргариты, или по-немецки сокращенно, ласкательно Гретхен. Она оказывается грешницей в собственных глазах и во мнении других. Гретхен глубоко религиозный человек. Поэтому грех ломает ее внутренний мир, она теряет рассудок и гибнет. Свое отношение к героине Гёте выражает в финале. Когда в темнице Мефистофель торопит Фауста бежать, он говорит, что Гретхен все равно осуждена. Но в это время раздается голос свыше: «Спасена!»
Пережив трагическую гибель возлюбленной, Фауст продолжает поиски истины: пройдя через испытания, он находит возрожденную к жизни Елену Прекрасную. Это символизирует эстетический идеал Гёте, который поэт видел в искусстве и поэзии Древней Греции.
От символического брака Фауста и Елены рождается прекрасный юноша Эвфориан, соединяющий гармоническую красоту и беспокойный дух родителей. Но такому идеальному человеку нет места в этом мире. Он гибнет. С его гибелью исчезает и Елена.
Мысль Гёте: древний идеал красоты невозможно возродить.
Фауст мечется в пространстве и во времени, но находит только один смысл: смысл жизни в исканиях, в борьбе, в труде.
После смерти Фауста Мефистофель хочет утащить его душу в ад, но вмешиваются божественные силы и уносят ее на небо, где ей предстоит встреча с душою Маргариты.
Невозможно исчерпать все богатство идей «Фауста», ибо Гёте «весь мир на сцену поместил», а мир неисчерпаем. Порой достаточно прочитать одну-две страницы «Фауста» и долго размышлять, что-то открывать в себе и в жизни. Вот хотя бы эти страницы:
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
Фауст
Мефистофель
(Перевод Б. Пастернака)
Произнес ли в конце концов Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Тем, кто еще не читал «Фауста», не будем портить радость открытия.
В конце жизни Гёте послал Пушкину свое перо. Золотой век немецкой литературы как бы символически передавал эстафету золотому веку русской литературы.
Геннадий Иванов
Роберт Бёрнс (1759–1796)
Имена Шекспира, Байрона или Бёрнса в сознании русских людей соседствуют с именами Пушкина, Лермонтова, и мы не удивляемся, что британские поэты заговорили на нашем родном языке. Это произошло благодаря труду нескольких поколений переводчиков, но прежде всего благодаря очень высокому уровню вообще русской поэтической культуры, которую и формировали Пушкин и Жуковский, Тютчев, Блок, Пастернак и многие другие великие творцы. В случае с Робертом Бёрнсом произошло еще и некое чудо. Русскому читателю его открыл С. Маршак. И не просто открыл, но сделал как бы почти русским поэтом. Бёрнса знает весь мир, но соотечественники поэта, шотландцы, считают нашу страну его второй родиной. «Маршак сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцам», — писал Александр Твардовский.
Дело в том, что Маршак не следовал буквально за ритмом, строфикой, за точностью смысла каждой строки — он нашел некий переводческий эквивалент самой стихии творчества шотландского поэта. Не все специалисты довольны таким приемом, но именно в этих переводах Бёрнс сразу и навсегда вошел в нас, мы поверили этой версии — и, думаю, вряд ли успешными будут более точные переводы. Все-таки дух поэзии важнее буквы.
Ночлег в пути
Дух поэзии Бёрнса — это прежде всего дух народа Шотландии того времени. Народ как бы ждал своего поэта, и он явился в самой гуще народа. В деревушке Аллоуэй сохранилась глиняная мазанка под соломенной крышей, где 25 января 1759 года родился Роберт Бёрнс. Дом этот своими руками построил отец поэта Вильям Бёрнс, сын разорившегося фермера с севера Шотландии. В новом доме отец сделал полку для книг, много читал и даже что-то записывал по вечерам. А записывал он как бы свой будущий разговор с сыном и называлось все это «Наставление в вере и благочестии».
Отец много заботился об образовании детей. Когда Роберту исполнилось семь, а его брату Гильберту шесть лет, отец пригласил в дом учителя Джона Мердока, который с жаром декламировал Мильтона и Шекспира, объяснял трудные места. Он знакомил мальчиков с классикой, научил выразительно читать стихи и правильно говорить по-английски.
На творчество Бёрнса очень сильно повлияли и классические образцы на литературном английском языке, и родное простонародное шотландское наречие, на котором пела песни мать, на котором его рассказывали страшные сказки про ведьм и оборотней.
Мальчики работали с отцом на ферме — помогали пахать, сеять, убирать урожай. Однажды летом Роберт впервые влюбился в девушку с соседней фермы. «Так для меня начались любовь и поэзия», — вспоминал он потом.
Земля, крестьянский труд, чистая любовь — они и стали главными темами в его творчестве. И при этом все строфы Бёрнса пронизаны мелодией старой шотландской поэзии, музыки.
Чем закончился этот диалог, читатель может узнать, прочитав книгу стихов и баллад Бёрнса. У нас, слава Богу, Бёрнс издавался и издается много.
Так вот, народ услышал в стихах Бёрнса родную музыку, услышал родную душу и увидел самого себя.
Бёрнс не был просто талантливым самородком. Он получил, во-первых, хорошее образование, а, во-вторых, много занимался самообразованием. Потом в салонах Эдинбурга, куда приедет Бёрнс издавать свои стихи, его культуре и знаниям будут удивляться.
На возмужание таланта огромное влияние оказал томик стихов Роберта Фергюссона — молодого поэта, погибшего на двадцать четвертом году жизни. Он писал стихи на шотландском наречии. Бёрнс был потрясен тем, какие прекрасные стихи можно писать на «простонародном диалекте». Бёрнс начал собирать старинные песни и баллады, из них черпать поэзию. А на могиле Фергюссона он позже поставит плиту из гранита с высеченными на ней своими строками:
После смерти отца Бёрнс стал главой семьи и хозяином новой фермы. Днем он много работал на ферме, а вечерами уходил потанцевать в Мохлин. У него много стихов о девушках, с которыми он танцевал.
В Мохлине Роберт встретил Джин, ставшую его любовью на всю жизнь. По старинному шотландскому обычаю они вначале заключили тайный брак, для этого надо было подписать «брачный контракт», по которому возлюбленные «признают себя навеки мужем и женой». Потом Роберт уехал на заработки, чтобы обеспечить семью. Джин ждала ребенка. 3 сентября 1786 года она родила близнецов — мальчика и девочку, которых назвали в честь родителей Робертом и Джин.
С «брачным контрактом» связана целая история. Родители Джин порвали этот контракт и подали на Бёрнса жалобу в церковный совет и суд. Много было треволнений. Но к этому времени у Бёрнса вышла книга и к нему пришла слава. Потом вышло эдинбургское издание стихов и поэм Бёрнса — после чего его встречали уже везде как славного барда. Его голос услышала вся Шотландия. Церковь официально признала брак — и семья стала жить вместе. Скоро Джин родила еще одного мальчика.
Поэту исполнилось тридцать лет. Он много трудился на новой ферме, писал стихи и даже философские трактаты. От гонораров он отказывался:
Известная переводчика О. Райт-Ковалева в предисловии к одной из книг Бёрнса пишет, что «последние годы были самыми сложными в жизни Бёрнса. Он был государственным служащим — и закоренелым бунтарем, счастливым отцом семейства — и героем множества романтических приключений, крестьянским сыном — другом „знатнейших семейств“… 21 июля 1796 года поэт скончался, оставив семью без всяких средств. Бёрнса хоронили с помпой: регулярные войска шли церемониальным маршем до кладбища, играли трескучий и бездушный похоронный марш. Джин не могла проводить Роберта: в этот час она родила ему пятого сына. Друзья взяли на себя заботу о ней и детях».
Через много лет английский король назначил вдове Бёрнса пенсию, но Джин от пенсии отказалась.
Бёрнсу поставлено много памятников, но для меня подтверждением признания поэта служит такой факт: молодые русские поэты в качестве эпиграфов в своих книгах приводят строки из Бёрнса и подражают ему. Например, поэт Николай Никишин в сборнике «Лесной разъезд» опубликовал «Лесную балладу»:
И эпиграф Никишин взял из Бёрнса:
Бёрнс настолько притягателен своей жизнью, судьбой, поэтикой, красотой, запечатленной в стихах, что всегда будет волновать и поэтов, и читателей.
Геннадий Иванов
Фридрих Шиллер (1759–1805)
«…Шиллер, действительно, вошел в плоть и кровь русского общества, особенно в прошедшем и в запрошедшем поколении. Мы воспитались на нем, он нам родной и во многом отразился на нашем развитии», — писал Ф. М. Достоевский в статье «Книжность и грамотность».
Действительно, в XIX веке влияние западных мыслителей и поэтов не только на русских писателей, но и на все общество было огромным. Хотя довольно значительным было и сопротивление этой культуре со стороны некоторых русских мыслителей и писателей.
Тот же Достоевский, говоря о самобытности русской литературы, утверждал: «…В европейских литературах были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин».
XVIII век стал для немецкой культуры золотым веком: Германия подарила человечеству Гёте и Шиллера, композиторов Моцарта и Бетховена, мыслителей Канта, Фихте, Гегеля, Шеллинга.
К середине века Германия была разделена на множество мелких княжеств. Князьки подражали роскошной жизни французского Версаля, денег постоянно не хватало. «Суверенность» крохотных как бы государств — что, кстати, сейчас грозит России — приводила к войнам между княжествами.
Вот в такой обстановке немецкая интеллигенция выступила за единую Германию. «Да будет Германия настолько едина, чтобы немецкие талеры и гроши имели одну и ту же цену во всем государстве; настолько едина, чтобы я мог провезти свой дорожный чемодан через все тридцать шесть государств, ни разу не раскрыв его для осмотра».
Иоганн Фридрих Шиллер, поэт, драматург и теоретик искусства эпохи Просвещения, станет одним из самых ярких обличителей современной ему действительности.
Он родился во владениях герцога Карла-Евгения в семье полкового лекаря (впоследствии этот герцог, известный своей жестокостью, стал прототипом персонажа драмы «Коварство и любовь»)
В 23 года Шиллер бежал из герцогства с несколькими талерами в кармане и рукописью в сундучке. За плечами у него были восемь лет военной школы, премьера своей первой драмы «Разбойники» (1781). «Не из книг почерпнул Шиллер свою ненависть к униженному человеческому достоинству в современном ему обществе: он сам, еще дитятей и юношей, перестрадал болезнями общества и перенес на себе тяжкое влияние его устарелых форм…» — писал В. Г. Белинский.
Герой пьесы благородный Карл Моор свою добычу раздает бедным, а если «представляется случай пустить кровь помещику, дерущему шкуру со своих крестьян, или проучить бездельника в золотых галунах, который криво толкует законы… тут, братец ты мой, он в своей стихии. Тут словно черт вселяется в него…»
«Поставьте меня во главе войска таких молодцов, как я, и Германия станет республикой, перед которой и Рим, и Спарта покажутся женскими монастырями», — говорит Карл Моор. Но пройдя через кровавый опыт в финале, этот разбойник уже не тот, он уходит из шайки и сдается властям: «О, я глупец, мечтавший исправить свет злодеяниями и блюсти законы беззаконием! О, жалкое ребячество! Вот я стою у края ужасной бездны и с воем и скрежетом зубовным познаю, что два человека, мне подобных, могли бы разрушить все здание нравственного миропорядка!»
Критики и режиссеры по-разному трактовали финал драмы. Может быть, из этого финала проистекает и мысль Достоевского о «слезе ребенка».
Столкновение просветительских идеалов с действительностью, интерес к сильным характерам и социальным потрясениям прошлого определили напряженный драматизм его пьес: «Заговор Фиеско в Генуе» (1783), «Коварство и любовь» (1784), «Дон Карлос» (1783–1787), «Мария Стюарт», «Орлеанская дева» (обе — 1801), «Вильгельм Телль» (1804).
«Дон Карлос» вошел в историю мировой драмы как символ борьбы с любым проявлением тирании. Не случайно в феврале 1918 года по инициативе Горького и Блока Большой драматический театр открылся спектаклем «Дон Карлос». Конфликт Филиппа II с сыном Карлосом — это конфликт нарождающегося освободительного движения с уходящим, но жестоким феодальным миром.
Шиллер занимал кафедру в Йенском университете, его перу принадлежат такие работы, как «История отпадения Соединенных Нидерландов», «История Тридцатилетней войны», которые привлекают к нему внимание ученого мира Европы.
В 1794 году Шиллер задумал издавать журнал «Оры», по этому поводу он обратился с письмом к Гёте с просьбой принять участие в журнале. Так познакомились и подружились два великих поэта.
Всю жизнь Шиллер писал стихи — в первый период творчества это была философская лирика, а позже это были баллады, среди которых такие шедевры, как «Кубок», «Перчатка», «Ивиковы журавли», «Поликратов перстень».
Перчатка
(Перевод В. Жуковского)
Последние годы своей жизни Шиллер, как и Гёте, провел в Веймаре. Он получал небольшую пенсию от именитых поклонников его творчества.
В дни французской революции Шиллер пережил глубокий духовный кризис. Сначала он принял с восторгом известие о ней, но потом, когда речь зашла о казни короля Людовика XVI, Шиллер вызвался быть его «адвокатом». Он написал стихотворение «Песнь о колоколе», в котором осудил идею революционного восстания, насильственного свержения монархов:
Теперь ему революция представлялась бессмысленной стихией:
Осенняя простуда 1804 года осложнила болезни поэта. В эти последние месяцы своей жизни он изучал русскую историю, собирал материал по теме самозванства — и сейчас в музее на столе лежит листок с незаконченным монологом Марфы, а рядом книга «История Московии».
Умер Шиллер 9 мая 1805 года.
Многие мысли Шиллера о свободе, революции, насилии, о нравственном законе в человеке и возможности или невозможности его переступить, привлекли к себе внимание в России. На Шиллера опирался и Чернышевский, и Достоевский. Один звал к революции, другой видел в революции крах России.
Геннадий Иванов
XIX ВЕК
Иван Андреевич Крылов (1769–1844)
В чем непреходящая прелесть басен Крылова? Почему мы часто цитируем его, даже и не вспоминая, что это Крылов?
Прежде всего, дело, конечно, в самобытности таланта нашего баснописца. Крылов смог интернациональные сюжеты басен — а они действительно гуляют по всему свету и конкретно не принадлежат ни одному народу — сделать русскими, национально окрашенными. И дело не только в самом русском языке, на котором некоторые переводы звучат и живут более яркой жизнью, чем на родных языках. У Крылова «живописный способ выражаться», как говорил о нем Пушкин, его язык настолько живой и образный, что его можно сравнить с сочной живописью.
Богатство художественного языка Крылова складывается из особого богатства литературного языка XVIII века, который значительно отличается от языка XIX века (а Крылов еще и сформировался в своеобразной архаике XVIII века), и из прекрасного знания народной разговорной речи — такое впечатление, что некоторые басни написаны талантливым человеком из простонародья.
Пушкин восхищался поэтическим талантом Ивана Андреевича, его самобытной интонацией. Крылов как бы ведет простонародный сказ — мягкий, добродушный, лукавый. Язык его — картинный.
Демьянова уха
Зеркало и обезьяна
Об уникальном даровании нашего великого баснописца говорит тот факт, что многие фразы из его басен стали крылатыми. Они стали украшением русского языка. Надо обладать уникальным даром проникновения в саму сердцевину родного языка, чтобы народ воспринял эту строку как свою народную поговорку.
«А Васька слушает да ест» — из басни «Кот и повар» (1813).
«А вы, друзья, как ни садитесь, / Все в музыканты не годитесь» — из басни «Квартет» (1811).
«Ай, Моська! Знать, она сильна, / Что лает на слона» — из басни «Слон и Моська» (1808).
Довольно часто цитируют слова И. А. Крылова из басни «Щука и Кот» (1813) — «Беда, коль сапоги начнет печи сапожник, / А сапоги тачать пирожник».
«Да только воз и ныне там» — это из басни «Лебедь, Щука и Рак» (1814).
«Демьянова уха» — эти слова из одноименной басни Крылова употребляются в значении: чрезмерное угощение, вопреки желанию угощаемого.
Так часто мы говорим: «Из дальних странствий возвратясь». Легкие, красивые слова из басни «Лжец» (1812).
Или «Избави Бог и нас от этаких судей» — строка из басни «Осел и Соловей» (1811).
«Крестьянин ахнуть не успел, / Как на него медведь насел». «Кукушка хвалит петуха / За то, что хвалит он кукушку». «Медвежья услуга» — это выражение из басни «Пустынник и Медведь», но кажется, что это не писатель сказал, а оно уже жило в народе, и писатель только услышал и включил его в басню. «Навозну кучу разрывая, / Петух нашел жемчужное зерно». «Орлам случается и ниже кур спускаться, / Но курам никогда до облак не подняться». «По мне, уж лучше пей, / Да дело разумей». «Рыльце в пуху». «Слона-то я и не приметил». «Тришкин кафтан». «Ты все пела? Это дело; / Так пойди же попляши!..»
Можно еще приводить примеры крыловских строк, ставших крылатыми словами. Их десятки и десятки. Порой уже не поймешь, что раньше было — народная поговорка или строка Крылова. Например, «Хоть видит око, да зуб неймет». Это выражение из басни «Лисица и виноград» (1808), а в сборнике Снегирева «Русские народные пословицы» эти слова приведены в качестве пословицы.
Свинья под дубом
Две собаки
Иван Андреевич Крылов был сыном бедного армейского офицера. Семья так часто переезжала с места на место, что исследователям было трудно установить, где родился писатель. Предполагают, что где-то в Заволжье.
В 1775 году отец Крылова оставил военную службу и поселился в Твери, стал мелким чиновником. Но у него была возможность дать сыну неплохое образование — Иван учился вместе с детьми тверского губернатора.
Дальнейшего образования Крылов не получил, но и тверскому его образованию очень удивлялся сам Пушкин.
Отец будущего баснописца умер, когда тому было десять лет. Пришлось начать подрабатывать, чтобы поддержать семью — за малую плату он начал служить писцом в тверском магистрате.
В возрасте четырнадцати лет Иван Крылов переехал в Петербург, поступил на работу в Казенную палату. И тогда же он начал пробовать свои силы в литературе, сочинять комедии. В своих первых произведениях он высмеивал пороки людей, но комедии его далеки от совершенства и, естественно, не вышли на сцену.
С 1789 по 1793 год Крылов издавал со своими друзьями сатирические журналы — «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий». Особенно в них порицались самодурство и самодержавный деспотизм. В эти же годы он написал повести «Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке».
Сатирики, да еще талантливые, сразу же в ту эпоху брались на заметку, и за Иваном Андреевичем установили полицейский надзор. Дабы не оказаться сосланным, Крылов сам покинул столицу и десять лет не выступал в печати.
Басни, принесшие Ивану Андреевичу всероссийскую славу, начали появляться с 1805 года. Басни становятся его страстью, его вдохновением, его единственным жанром. Основные темы басен Ивана Андреевича — обличение крепостных порядков и крепостников, бюрократов, обличение человеческих пороков и грехов, порой басни рождались из того или иного реального события. Он возвратился в Петербург и тридцать лет служил в Публичной библиотеке библиотекарем.
Собрание басен Крылова Гоголь назвал «книгой мудрости самого народа».
Геннадий Иванов
Вальтер Скотт (1771–1832)
«Мы читаем слишком много пустяковых книжонок, — сказал он, — они отнимают у нас время и ровно ничего нам не дают. Собственно, читать следовало бы лишь то, чем мы восторгаемся. В юности я так и поступал и теперь вспомнил об этом, читая Вальтера Скотта… собираюсь подряд прочитать все его лучшие романы. В них все великолепно — материал, сюжет, характеры, изложение, не говоря уж о бесконечном усердии в подготовке к роману и великой правде каждой детали. Да, тут мы видим, что такое английская история и что значит, когда подлинному писателю она достается в наследство».
Эти слова Гёте, записанные Эккерманом, могли бы принадлежать многим другим мастерам, выражавшим не менее восхищенное отношение к великому шотландцу.
Правда, Бальзак утверждал, что для полного величия ему недоставало страсти: «Вальтер Скотт… не захотел принять страсть, эту божественную эманацию, стоящую выше добродетели, созданной человеком для сохранения общественного строя, и принес ее в жертву синим чулкам своей родины». Но в этом обнаруживается лишь несовпадение двух национальных психологий: пылкого француза и сдержанного британца, а может быть, и отзвук исторического соперничества Франции и Англии.
Разве не страсть к средневековью заставила Вальтера Скотта настолько вжиться в образ, что он построил себе на берегу Твида по старинным чертежам готический замок Абботсфорд и на средневековый манер украсил его снаружи фамильным гербом, а внутри — портретами шотландских королей и своих благородных предков, в основном созданных воображением. Стиль жизни в замке также был приближен к средневековому, и Вальтер Скотт не без основания называл Абботсфорд «жилищем, похожим на сновидение». Он мечтал стать родоначальником благородной фамилии, и он им стал. В 1820 году ему было даровано право называться «сэр Вальтер Скотт Абботсфорд, баронет», что он считал величайшей наградой.
Вальтер Скотт — один из тех редких писателей, у кого форма исторического романа не стесняла художественность изображения. Глубокий знаток «средневековых древностей» и к тому же величайший художник, он умел как никто оживить события, покрывшиеся пылью времен.
Вальтер Скотт родился 15 августа 1771 года в Эдинбурге, культурном центре Шотландии. Свою родословную писатель довольно выразительно представил в автобиографическом очерке: «Я родился не в блеске, однако и не в ничтожестве. В согласии с условностями моей страны происхождение мое сочли благородным, так как по отцовской, да и по материнской линии тоже я был связан родством, хоть и дальним, со старинными семействами. Дедом отца был Вальтер Скотт, коего хорошо знали в долине Тивиота под прозвищем „Борода“. Он был вторым сыном Вальтера Скотта, первого лорда (крупный землевладелец. — Л.К.) Рэйберна, а тот в свою очередь — третьим сыном Вильяма Скотта и внуком Вальтера Скотта, именуемого в семейных преданиях „Старым Уоттом“, — хозяина Хардена. Стало быть, я прямой потомок сего древнего предводителя, чье имя прозвучало во многих моих виршах, и его прекрасной жены, Цветка Ярроу, — недурная родословная для менестреля Пограничного края».
Здесь необходимы некоторые пояснения. Пограничный край — область на юге Британии, где Шотландия граничит с английскими графствами. Там жили предки Вальтера Скотта и он сам. Прадеда писателя прозвали «Бородой» из-за данного им обета не бриться до тех пор, пока низложенная в 1688 году династия Стюартов не возвратится на трон.
Отец Вальтера Скотта первым в роду обзавелся профессией: получив образование адвоката, стал королевским стряпчим и вошел в привилегированное сословие шотландских законников. Он был мягким, трудолюбивым человеком и настолько совестливым, что даже не сумел сколотить состояние, имея богатую клиентуру. Мать Вальтера была дочерью профессора медицины Эдинбургского университета Джона Резерфорда, который одним из первых ввел в курс обучения практические занятия в клинике.
Полутора лет от роду Вальтера Скотта поразил недуг, оставивший его на всю жизнь хромым. Биографы предполагают, что это был детский паралич. В надежде на целительный деревенский воздух ребенка отправили к деду по отцу в Сэндиноу, где у того была ферма. Там Вальтер Скотт впервые, по его словам, «осознанно воспринял бытие». Мальчика пытались лечить всевозможными народными способами, о чем позже он не без юмора вспоминал: «Среди примечательных средств, коими меня пользовали от хромоты, кто-то присоветовал, чтобы всякий раз, как в доме будут резать овцу, меня гольем пеленали в только что снятую, еще теплую шкуру. Хорошо помню, как в этом басурманском облачении лежу я на полу маленькой гостиной фермерского дома, а дедушка, седой и почтенный старик, пускается на всевозможные хитрости, дабы заставить меня ползать».
Дед умер, когда внуку не исполнилось и четырех лет, но невероятно цепкая память ребенка удержала впечатления тех лет.
Услышанные в Сэндиноу песни, а также страшные истории о зверствах, учиненных над якобитами, среди которых были родственники Скоттов, после подавления восстаний (1715 и 1745 годов) в поддержку сына и внука последнего монарха из дома Стюартов Якова II (отсюда название якобиты) пробудили в нем «весьма сильное расположение к дому Стюартов» и «отнюдь не детскую ненависть» к их врагам. Так что Вальтер Скотт перешел на «ты» с историей еще в раннем детстве.
Окончив школу, в двенадцать лет он поступил в Эдинбургский университет на юридическое отделение. Посещая эдинбургскую библиотеку («Меня швырнуло в этот великий океан чтения без кормчего и без компаса», — вспоминал Скотт), будущий писатель впервые увидел там Роберта Бёрнса, а чуть позже имел возможность слушать знаменитого поэта в доме своего друга Адама, сына философа Адама Фергюсона.
В 1785 году из-за болезни Вальтер прервал занятия в университете. После выздоровления отец взял его в свою контору и часто посылал по делам клиентов в пограничные графства. Скотт посещал места, связанные с якобитскими восстаниями, слушал рассказы о старой Шотландии, знакомился с народными обычаями, преданиями, собирал предметы старины (впоследствии он сделается страстным антикваром). К этому времени относится его увлечение немецкой романтической поэзией.
Вернувшись в университет, в 1792 году Вальтер Скотт выдержал экзамен на звание адвоката, а летом следующего года вместе с Адамом Фергюсоном совершил путешествие по Шотландской «глубинке», осматривая развалины феодальных замков, старинные погосты. Но это вряд ли можно назвать запланированными вылазками начинающего романиста в героическое прошлое своей страны. «Он тогда превращался в себя настоящего, только, видно, смекнул, что к чему, уже через несколько лет. А поначалу, смею сказать, все это было ему один интерес да забава», — вспоминал его современник Роберт Шортрид.
Свою литературную деятельность Вальтер Скотт начинал как поэт. Первой его публикацией в 1796 году стал перевод романтической поэмы немецкого поэта Готфрида Бюргера «Ленора». Да и сам переводчик переживал в то время первый романтический приступ, грозящий перейти в трагедию. Вальтер Скотт был влюблен. Его пылкие чувства вызвала Вильямина Белшес, дочь сэра Джона Стюарта Белшеса, господина достаточно рассудительного, чтобы отдать руку своей дочери человеку без определенных видов на будущее.
Несмотря на симпатию к начинающему поэту, Вильямина подчинилась отцу и вскоре вышла замуж за состоятельного и еще не старого банкира. Друзья Вальтера имели серьезные основания опасаться, как бы он не помешался с горя. Так что Бальзак напрасно уличал своего английского собрата по перу в излишнем хладнокровии. Любовная горячка, правда, вскоре миновала, и через год с небольшим Вальтер Скотт благополучно женился, но память о Вильямине преследовала его всю жизнь. Ее черты исследователи находят в образе Зеленой Мантильи из романа «Редгонтлет», ей также посвящены многие строки в «Дневнике» писателя, который он начал вести в последние годы жизни.
Женой Вальтера Скотта в 1797 году стала француженка Шарлотта Шарпантье, дочь шталмейстера Лионской военной академии. В Лондон ее и брата в 1784 году привезла мать, а через пару лет, оставив детей на попечении лорда Дауншира, вернулась во Францию и вскоре там умерла. Шарлотта выросла в семье лорда. Биографы так до конца и не разгадали эту таинственную историю. В некоторых жизнеописаниях Вальтера Скотта мадам Шарпантье представляют как француженку-роялистку, бежавшую вместе с детьми в Англию от революции. Характер ее отношений с лордом Даунширом тоже остался загадкой, но именно к нему обратился Вальтер Скотт, чтобы получить согласие на брак с Шарлоттой.
Много лет спустя Скотт писал леди Эйберкорн, с которой состоял в задушевной переписке, в ответ на ее вопрос, был ли он когда-нибудь по-настоящему влюблен: «Мы с миссис Скотт вступили в брак по обоюдному согласию, движимые самой искренней взаимной симпатией, и за двенадцать лет совместной жизни она не только не ослабела, но скорее окрепла. Конечно, ей недоставало того самозабвенного любовного пыла, каковой, думается, человеку суждено испытать в жизни лишь один-единственный раз. Тот, кто, купаясь, едва не пошел ко дну, редко отважится снова соваться на глубокое место».
Шарлотта не была красавицей, зато обладала легким, жизнерадостным нравом и достаточным честолюбием, чтобы горячо поддерживать все литературные начинания своего мужа.
В 1799 году Вальтер Скотт опубликовал перевод драмы Гёте «Гец фон Берлихинген», а вскоре и свое первое оригинальное произведение — романтическую балладу «Иванов вечер» (1800), известную у нас в переводе Жуковского как «Замок Смальгольм».
Еще в юности Вальтер Скотт начал собирать шотландские народные песни, они составили два тома, которые он издал в 1802 году под названием «Песни шотландской границы», а через год выпустил третий том. Вышедшие затем поэмы Вальтера Скотта «Песнь последнего менестреля» (1805), «Мармион» (1808), «Дева озера» (1810), «Рокби» (1813), посвященные средневековью, — старинные замки, шотландские пейзажи, сцены охоты, сказочные приключения — имели необычайный успех и сделали его имя знаменитым.
В 1808 году Вальтер Скотт побывал в Лондоне, где, по воспоминаниям, с ним «носились как с писаной торбой и заласкали… чуть ли не до смерти». Его назвали первым поэтом Англии (в начале XVIII века Шотландия потеряла самостоятельность, став частью Соединенного Королевства Великобритании), а в 1813 году предложили место поэта-лауреата. Это была сколь почетная, столь и прибыльная должность придворного поэта, в чьи обязанности входило сочинение стихотворений на торжественные случаи в жизни царствующего дома. Скотт отказался от этой чести в пользу Саути.
На пике своей поэтической славы Вальтер Скотт неожиданно оставил поэзию и с 1813 года начал писать романы. Спустя много лет на вопрос, почему он не возвращается больше к поэтическому творчеству, Скотт ответил: «Уже давно я перестал писать стихи. Некогда я одерживал победы в этом искусстве, и мне не хотелось бы дождаться времени, когда меня превзойдут здесь другие. Рассудок посоветовал мне свернуть паруса перед гением Байрона».
Небывалый случай, когда трезвость романиста победила упоение поэта. Соблазнительно, конечно, списать такой поступок на возраст, когда «лета к суровой прозе клонят» — Вальтеру Скотту в то время «стукнуло» сорок два года, однако в жизни писателя было немало и других благородных жестов, напоминающих о рыцарственном духе столь любимого им средневековья.
За оставшиеся восемнадцать лет Скотт написал 28 романов, несколько повестей и рассказов. Ежедневно он поднимался на рассвете и с пунктуальностью небесных светил усаживался за письменный стол, чтобы провести за ним пять-шесть часов.
Первое прозаическое произведение Вальтера Скотта «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» (1814) открыло серию романов, посвященных истории Шотландии, — так называемый «Уэверлеевский цикл». В «Общем предуведомлении» к нему Скотт писал: «Мне само собой пришло в голову, что древние традиции и благородный дух народа, который живет в условиях цивилизованного века и государства, однако сохраняет столь многое от обычаев и нравов, присущих обществу на заре его существования, должны послужить благодатной темой для романа, если только не выйдет по поговорке: рассказ-то хорош, да рассказчик плох».
Рассказчик оказался более чем хорош. Лучшие романы «Уэверлеевского цикла» до сих пор остаются популярными. Почти каждый год был ознаменован появлением шедевра, а то и двух (в кругу других романов): «Гай Маннеринг» (1815), «Антикварий» (1816), «Пуритане» (1816), «Роб Рой» (1818) и др.
Историческое прошлое Англии ожило в таких романах, как: «Айвенго» (1820), «Монастырь» (1820), «Аббат» (1820), «Кенилворт» (1821), «Вудсток» (1826). В «Квентине Дорварде» (1823) описаны события, происходящие во Франции во время правления Людовика XI.
В 1817 году Вальтер Скотт писал одному из своих друзей: «Купил Добрую ферму, прилежащую к Абботсфорду и великолепно расположенную, так что ныне я большой лэрд, а Вальтер (его сын. — Л.К.) может стать еще и богатым, ежели будет осмотрителен и расчетлив».
Здесь Вальтер Скотт построил свой готический замок «Абботсфорд», однако не успел насладиться его средневековой роскошью. Хоть он и перешел на прозу, но оставался поэтом, а значит, человеком порыва, далеким от осмотрительности.
Слава принесла ему колоссальные доходы. Желая упрочить будущее своих детей, он решился стать компаньоном издательской фирмы, выпускающей его книги. В 1826 году фирма обанкротилась, и на писателя был списан долг в 117 тысяч фунтов. Королевский банк предложил ему помощь, но щепетильный Вальтер Скотт отказался. Кто-то из друзей попытался дать ему взаймы сумму, достаточную, чтобы уладить дела с кредиторами, на что он ответил: «Мне поможет моя правая рука!» И с этого времени работал до беспамятства, выпуская роман за романом… Через пять лет, пережив несколько инсультов, 21 сентября 1832 года Вальтер Скотт ушел из жизни.
Читая воспоминания о нем, можно заметить, что им восхищались не только как писателем, его искренне любили как человека.
Любовь Калюжная
Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776–1822)
«Его сочинения суть не что иное, как страшный вопль тоски в двадцати томах», — писал Генрих Гейне, как будто ставил диагноз: «Болезнь к смерти». Именно так озаглавил датский философ Кьеркегор одну из своих работ, в которой определил тоску, отчаяние как «смертельную болезнь».
Гофман — прусский прототип русского Акакия Акакиевича Башмачкина — в миру мелкий чиновник, приговоренный к серому, унылому существованию, пытался спрятаться от своей «болезни к смерти» в бурных, причудливых фантазиях ума. Нередко с помощью вина, которое иногда давало легкость и яркие грезы, чаще вызывало кошмарные ночные видения и чудовищных призраков…
Так Гофман начал писать — без честолюбивого азарта, без литературного наполеонизма, похоже, из одного лишь желания прожить другую, воображаемую жизнь, взяв реванш у жалкой обыденности. Как он писал, можно прочитать у Герцена: «Всякий Божий день являлся поздно вечером какой-то человек в винный погреб в Берлине, пил одну бутылку за другой и сидел до рассвета… Тут-то странные, уродливые, мрачные, смешные, ужасные тени наполняли Гофмана, и он в состоянии сильнейшего раздражения схватывал перо и писал свои судорожные, сумасшедшие повести» («Телескоп», т. XXXIII). Судя по всему, до своего иного мира он добирался лишь к рассвету, за несколько часов до крика петуха, которого так ждал у гроба панночки философ Хома Брут, вышедший из-под пера Гоголя, кстати, прозванного «русским Гофманом»…
Основную тему произведений Гофмана — взаимоотношения искусства и жизни, художника и обывателя — подсказало писателю само его существование.
«Как высший судия, я поделил весь род человеческий на две неравные части. Одна состоит только из хороших людей, но плохих или вовсе не музыкантов, другая же — из истинных музыкантов», — сформулировал Гофман вечный разрыв между «хорошими людьми» (то есть простыми обывателями, филистерами) и «музыкантами» (художниками, творцами инобытия, энтузиастами).
В гофмановской формуле не стоит искать высокомерия. Его энтузиасты тоже несчастны, и не только потому, что мир филистеров их не понимает и не принимает, — энтузиасты лишены адекватного сознания, оттого и не могут найти утешения в реальной жизни. Лучшая метафора гофмановских «параллельных миров» — его роман в новеллах «Житейские воззрения кота Мурра».
Сибаритствующий Кот Мурр пишет записки о своих любовных похождениях с кошечкой Мисмис на обратной стороне драматичной биографии гениального музыканта капельмейстера Иоганнеса Крейслера, и таким образом под одной обложкой оказываются два жизнеописания — филистера Мурра и энтузиаста Крейслера.
В них можно было бы увидеть «роковую непримиримость», если бы сама биография Гофмана не подсказывала другую интерпретацию. Крейслер — alter ego писателя, но и Мурр — абсолютно реальный кот, поселившийся у Гофмана летом 1818 года. Когда «на четвертом году своей многообещающей жизни» Мурр умер, Гофман разослал объявления о смерти кота. В этом фарсе только самые близкие друзья писателя разглядели горечь утраты. Свое истинное чувство к умершему «обывателю» Мурру Гофман выразил в конце романа: «…я тебя любил, любил гораздо более, чем многих иных…» Вскоре за Мурром ушел из жизни и его хозяин.
Так в своем последнем романе Гофман устранил мнящийся ему когда-то разрыв между художником и обывателем, вызывающе перемешав в романе две жизни — две формы существования. Которая из них счастливее? Один из возможных ответов на главный творческий вопрос немецкого писателя можно найти у русского орфического поэта (то есть, по Гофману, — энтузиаста без примесей) Георгия Иванова: «Как я завидовал вам, обыватели, / Обыкновенные люди простые…»
Гофман родился 24 января 1776 года в Кенигсберге (в то время — столице Восточной Пруссии; ныне — Калининград). По крещению он получил имя Эрнст Теодор Вильгельм. Кенигсберг был многонациональным городом, где жили немцы, поляки, русские, литовцы… В жилах писателя, помимо немецкой, текла польская и венгерская кровь.
Его отец Кристоф Людвиг Гофман служил адвокатом при прусском верховном суде. По воспоминаниям, это был необыкновенно способный, не чуждый музам человек, но при этом, увы, горький пьяница. Он был женат на своей кузине Альбертине Дерфер, фанатично набожной и несколько истеричной женщине. Явно тяготясь пуританскими добродетелями жены, через несколько лет после рождения сына он оставил семью.
Маленький Эрнст рос в доме бабушки и, заброшенный матерью, воспитывался старым, угрюмым дядей Отто Вильгельмом Дерфером. Этот образцовый прусский бюргер, несмотря на то что именно он приобщил Гофмана к музыке — самой большой радости в его жизни, оставил о себе неважную память у писателя, впрочем, как и весь педантичный уклад жизни в их доме: «…юность моя подобна выжженной степи, где нет ни бутонов, ни цветов, подобна выжженной степи, усыпляющей разум и душу своим безутешным дремотным однообразием», — скажет Гофман о том времени устами своего «двойника» Крейслера.
По семейной традиции, Гофман поступил в Кенигсбергский университет на отделение правоведения в 1792 году. В ту пору там преподавал профессор философии Иммануил Кант, который определил дух своего времени как «выход человека из несовершеннолетия, в котором он пребывал по собственной вине». Духовные пути эти двух людей не пересеклись. Гофман почти не посещал его лекций, говоря, что ничего в них не понимает. Собственно, к образованию у него был абсолютно прагматичный (бюргерский) подход, как к возможности самому зарабатывать на хлеб, чтобы быстрее освободиться от семейной зависимости. Душа его тянулась к искусству.
В студенческие годы Гофман увлекался книгами Руссо, Стерна, Свифта, Гёте, Шиллера, брал уроки живописи у художника Земана, а у кантора и соборного органиста Христиана Подбельского — уроки игры на фортепиано и музыкальной теории (маэстро Абрагам Дисков в «Житейских воззрениях кота Мурра»). Родным домом для него стал не университет, а театр, где впервые он услышал оперу «Дон Жуан» Моцарта, восхищенно выучил ее наизусть и исполнял на фортепиано для своего друга Теодора Гиппеля (от этой дружбы осталась большая переписка). Музыка же стала причиной первого взрыва чувств (как и последующих) и бегства новоиспеченного судебного следователя из Кенигсберга.
Студент Гофман давал уроки музыки тридцатилетней даме по имени Дора Хатт, связанной несчастливым браком с пожилым виноторговцем. Она, по словам Гиппеля, сама добилась благосклонности студента. Впрочем, студент не очень сопротивлялся, совсем скоро он стал называть свою окольцованную возлюбленную античным именем Кора (греческая богиня, похищенная Аидом, владыкой подземного царства мертвых, который заставил ее проглотить гранатовые зерна — символ неразрывности брака). Так что эта любовь с самого начала была настроена на высокую трагическую ноту (через много лет писатель воздвигнет ей нетленный памятник в новелле «Майорат»). Когда эта страсть обрела масштаб публичного скандала в Кенигсберге, на семейном совете было решено отправить Гофмана к дяде Иоганну Людвигу Дерферу, советнику верховного суда в Глогау (Силезия). Это произошло в 1796 году.
Кончилась хоть и бедная, но вдохновенная студенческая пора — с музыкой, книгами, любовью, театром, и на порог вступила «проза жизни». Гофман начал сам зарабатывать на жизнь, но вожделенной самостоятельности не обрел — семейная опека продолжалась: дядюшка запретил ему даже переписываться с Корой, боясь судебного разбирательства. До литературной «отдушины» предстояло добираться еще двенадцать лет, которые Гофман сравнит со скалой Прометея. Мечтая проявить себя как музыкант, композитор и художник (о литературе пока помышлений не было), он был прикован к службе ради хлеба насущного: мелкий судебный чиновник в Глагоу, затем в Познани, откуда в наказание за злые карикатуры на «сливки» общества его сослали в захолустный Плоцк. В это время без особого воодушевления он женился на Михалине Рорер-Тшщиньской, однако с женой ему повезло. Простая, но сердечная женщина, она снисходительно относилась ко всем отклонениям от нормы своего творчески взвинченного супруга.
В 1804 году Гофмана перевели в чине государственного советника в южнопрусское окружное управление в Варшаву. Здесь наконец-то он приблизился к тому миру, который его манил, став в 1805 году заведующим и цензором варшавского «Музыкального общества», где сам расписал концертный зал и к тому же был капельмейстером…
Гофман решает посвятить жизнь музыке. Для начала он меняет свое третье имя Вильгельм на Амадей, в честь Моцарта, сочиняет музыкальные произведения, концертирует… Он так увлекся, что даже не заметил, как начались наполеоновские войны. «Между тем война, — писал Герцен, — видя его невнимательность, решается сама посетить его в Варшаве; он бы и тут ее не заметил, но надо было на время прекратить концерты». Французская армия вошла в Варшаву, и Гофман лишился работы из-за роспуска прусских учреждений.
Началась полоса крайней нужды и разочарований, пришло горе — умерла единственная двухлетняя дочь Цецилия. Гофман уезжает в Берлин, но в разоренной Наполеоном Пруссии он никому не понадобился — ни как юрист, ни как музыкант и живописец. Чтобы поесть, он иногда продавал с себя вещи… Наконец в 1808 году его пригласили капельмейстером в Бамберг, и жизнь дала небольшую передышку. Гофман сочиняет музыку для спектаклей городского театра, приобретает влиятельных друзей (один из них, виноторговец Карл Кунц, будет первым издателем его книг и биографом), становится завсегдатаем популярного ресторанчика «У розы», куда жители приходят на него посмотреть не только как на местную знаменитость, но и большого оригинала. Иногда у Гофмана случались приступы необъяснимой ярости, он поднимался из-за стола и, стуча вилкой по тарелке, обращался к непонравившемуся посетителю: «Дражайший, вы, справа в углу, вы даже не представляете, как я вас почитаю, хоть вы и осел!»
Когда театр прогорел, и он опять остался без работы и в поношенном сюртуке, жители не отказали себе в удовольствии всячески подчеркнуть, что он всего лишь учитель музыки и рисовальщик декораций — так появилась на повестке дня гофмановская тема филистеров и энтузиастов.
В этот тяжелый период он написал свою первую новеллу «Кавалер Глюк» (1809) — исключительно ради заработка, о чем свидетельствует его записка к редактору «Всеобщей музыкальной газеты», в которой он предоставляет ему полную свободу сокращений и добавляет: «Я бесконечно далек от всякого писательского тщеславия». К тому времени Гофман был автором более тридцати музыкальных произведений и с музыкой связывал свои надежды на бессмертие. Однако жизнь за него сделала выбор между тремя искусствами.
«Кавалер Глюк» был опубликован и оказался компасом, который сразу же обозначил и литературное направление, и тематику, и художественный метод Гофмана. Новелла эта — своего рода мистификация с лукавым подзаголовком «Воспоминание 1809 года»: в модной кофейне Берлина автор разговорился со случайным человеком о том, как оскорбляют музыку плохим исполнением и непониманием в этом центре немецкой образованности. Незнакомец привел его в свое запущенное жилище и виртуозно сыграл увертюру из оперы Глюка «Армида» по нотным листам, на которых не было ни одного знака. На изумленный вопрос, кто он, исполнитель вышел и вскоре вернулся со свечой в руке, в богатом камзоле, при шпаге и торжественно отрекомендовался: «Я — кавалер Глюк!» Казалось бы, вполне вероятная история, произошедшая в известном для читателей месте, недалеко от Фридрихштрассе, если бы не маленькое «но»: Глюк умер двадцать с лишним лет назад.
Это мистическое переселение в реальный мир призраков, перенесение ночных кошмаров в дневную жизнь станет основным художественным приемом последующих произведений Гофмана и почти образом его жизни. Дойдет до того, что он сам начнет пугаться своих творческих грез и фантастических пришельцев, станет будить по ночам жену, которая будет усаживаться со своим вязанием рядом, как успокаивающий символ реального мира. Так написаны почти все его знаменитые вещи: новелла «Дон Жуан» (1813), повесть «Золотой горшок» (1814), сказка «Щелкунчик и мышиный король», роман «Эликсир дьявола» (1815–1816), повесть-сказка «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» (1819), романы «Серапионовы братья» (1819–1821), «Житейские воззрения кота Мурра» (1820–1822), «Повелитель блох» (1822)…
Но вернемся в Бамберг, где у него вышел пока лишь «Кавалер Глюк».
Гофман подрабатывает уроками музыки, которые снова приводят его к буре страстей, на этот раз их вызвала его шестнадцатилетняя ученица Юлия Марк, родившаяся как раз в тот год, когда он вынужден был покинуть свою бедную Кору. Эта любовь оказалась безответной. Вскоре появился и жених — богатый купец из Гамбурга. 10 августа 1812 года Гофман записывает в дневнике: «Удар нанесен! Возлюбленная стала невестой этого проклятого осла-торгаша, и мне кажется, что вся моя музыкальная и поэтическая жизнь померкла, — необходимо принять решение, достойное человека, каким я себя считаю…»
Достойное решение было найдено через пару недель. На загородной прогулке в обществе друзей он крепко выпил с соперником, отчего тот буквально свалился наземь. Гофман, указав на него Юлии, произнес очередную филиппику в адрес филистеров: «Взгляните, вот лежит дрянь! Мы выпили столько же… но с нами такого не случится! Такое случается лишь с пошлыми прозаическими типами!» Отношения с семьей Марк были прерваны навсегда, а неразделенная страсть еще долго приносила свои творческие плоды. Юлия вновь и вновь будет появляться на страницах его произведений в разных обличьях: то как невинное создание, принесенное в жертву — Цецилия в «Берганце», то как демоническая соблазнительница — Джульетта в «Приключениях в новогоднюю ночь», то как ангел-спаситель — Аурелия в «Эликсирах сатаны», Юлия в «Житейских воззрениях кота Мурра». Под влиянием этого чувства Гофман сочинит и первую романтическую оперу в Германии «Ундина».
В 1813 году Гофман покинул Бамберг и на год задержался в Лейпциге и Дрездене как музыкальный директор оперной труппы Йозефа Секонды. Однако литература уже вышла на первый план и должность, которая несколько лет назад показалась бы Гофману даром небес, начинает его раздражать. После ссоры с Секондой он уехал в Берлин.
Берлин еще не знал, что с Гофмана начнется его литературная слава, и принял писателя не очень приветливо. Свою жизнь в столице он начал сотрудником апелляционного суда без жалованья. Гофман не остался в долгу. Он написал большой цикл берлинских рассказов: «Новогодняя ночь», «Эпизод из жизни трех друзей», «Пустынный дом», «Выбор невесты», «Ошибки», «Тайны», «Угловое окно» и другие. В них он вызвал всех злых духов Берлина и придал им черты реального существования, упоминая в рассказах названия городских площадей и улиц, питейных домов и кондитерских, фамилии банкиров и антикваров.
Берлин наградил Гофмана последней любовью. Ею стала юная певица Иоганна Эунике, исполнявшая главную роль в его опере «Ундина», премьера которой состоялась в 1816 году. Это чувство, смиренное возрастом, уже не посягало на трагический жанр. Надо сказать, что юные музы Гофмана ничуть не портили его взаимоотношений с женой; привязанность к ней он трогательно выразил в своем завещании, составленном за несколько месяцев до ухода из жизни. «Мы… прожили двадцать лет в истинно согласном и счастливом браке… Бог не оставил в живых наших детей, однако в остальном подарил нам немало радостей, испытав и в очень тяжких, жестоких страданиях, которые мы неизменно переносили со стойким мужеством. Один всегда был опорой другому, как и надлежит супругам, любящим и почитающим друг друга…»
Став постоянным посетителем винного погребка Люттера и Вегнера (где писателя и обрисовал Герцен), Гофман сделался там центром богемного кружка, который назвал «Серапионово братство». «Братья» были первыми слушателями его новых произведений.
Гофмана называют последним немецким романтиком. В Берлине он познакомился с видными представителями этого направления, которое уже шло на ущерб. Основатели романтизма, так называемой «йенской школы» — братья Фридрих и Август Вильгельм Шлегели, Новалис, Людвиг Тик — на рубеже XVIII–XIX веков провозгласили искусство единственной преобразующей силой и, отказав «пошлой бездуховной реальности» в своем творческом интересе, создавали утопии о «человечестве грядущих поколений» или уходили в опоэтизированное рыцарское средневековье. Через несколько лет возникло противоположное романтическое течение — «гейдельбергская школа», связанная с именами Ахима фон Арнима и Клеменса Брентано. Йенскому культу гениальной личности гейдельбергжцы противопоставили культ патриархальности — растворение в «духе народном». Соединение этих двух течений и сформировало «последнего романтика». Своего фантастического, идеального героя Гофман всегда помещает в реальные обстоятельства, не смешивая его с толпой, но и не отправляя в абстрактные утопии.
По иронии судьбы, которая часто превращается в трагедию, Гофман стал жертвой собственного художественного метода. Последние месяцы его жизни были отравлены судебной тяжбой с государством из-за сказки «Повелитель блох». В фантастическом и остроумном повествовании министерство юстиции разглядело сатиру на своих подчиненных. Уже разбитый параличом (с января 1822 года у Гофмана начинает развиваться сухотка спинного мозга), писатель вынужден был давать показания и надиктовывать оправдательные речи. В бессонные ночи он диктовал своему санитару и последние свои произведения: «Мастер-Вахт», «Угловое окно», «Выздоровление». 24 июня паралич достиг шеи, и он перестал чувствовать боли. «Ну, теперь мне, наверное, скоро полегчает, — с надеждой крикнул он пришедшему врачу, — уже ничего не болит!» — «Да, — понимающе ответил врач, — скоро вам полегчает». На следующее утро, 25 июня 1822 года, Гофман умер.
В России творчество Гофмана стало набирать популярность с 30-х годов XIX века, чему немало посодействовал Белинский, который очень высоко ценил немецкого писателя: «Гофман — великое имя. Я никак не понимаю, отчего доселе Европа не ставит Гофмана рядом с Шекспиром и Гёте: это — писатели одинаковой силы и одного разряда». Тогда же появилось литературное общество, которое называло свои собрания «серапионовскими вечерами» (под впечатлением от романа «Серапионовы братья»; «Гофман у нас был тогда в большом ходу», — свидетельствует Иван Панаев в «Воспоминаниях»).
Через сто лет после смерти Гофмана, в 1922 году, молодые литераторы (среди которых были Михаил Зощенко, Николай Тихонов, Константин Федин, Вениамин Каверин, Виктор Шкловский, Лев Лунц) создали известную литературную группу «Серапионовы братья» и выпустили коллективный сборник с таким же названием. В своем манифесте они писали: «„Кто не с нами, тот против нас!“ — говорили нам справа и слева. „С кем же вы, Серапионовы братья, — с коммунистами или против коммунистов?..“ С кем же мы, Серапионовы братья? Мы с пустынником Серапионом…»
Одна из новелл гофмановского романа повествует о Братстве святого Серапиона. Его образовали несколько друзей как клуб для бесед, а идеей послужила такая история: некий богатый и блестяще образованный молодой дипломат неожиданно исчез, а через некоторое время в лесу обнаружили похожего на него пустынника, считающего себя Серапионом (который в 251 году был замучен в Египте императором Децием). «Передо мной стоял сумасшедший, — говорит рассказчик, — считавший свое состояние драгоценнейшим даром неба, находивший в нем одном покой и счастье и от всей души желавший мне подобной же судьбы…: „Ты не должен думать, что уединение для меня никем не прерывается. Каждый день меня посещают замечательнейшие люди Вчера у меня был Ариосто, а после него Данте и Петрарка… Иногда я поднимаюсь на вершину той горы, с которой при хорошей погоде можно видеть башни Александрии, и тогда перед моими глазами проносятся замечательные дела и события…“»
Притча о гофмановских энтузиастах живуча.
Любовь Калюжная
Василий Андреевич Жуковский (1783–1852)
О таланте, о стихах Василия Андреевича Жуковского Пушкин сказал ярче и точнее всех:
По крайней мере, вот уже два века его поэзия живет, а не только изучается историками литературы. Почти каждый год выходят книги Жуковского — и не лежат на прилавках магазинов мертвым грузом.
Василий Андреевич считается основоположником русского романтизма, который, надо сказать, был вполне оригинальным явлением, выросшим на своих национальных корнях. В элегиях и балладах Жуковского впервые с необычайной искренностью открылся читателю внутренний мир, оттенки душевных движений поэта. До него, пожалуй, не было в русской поэзии такого музыкального стиха, такого певучего, богатого нюансами и полутонами. Наряду с Батюшковым Жуковский фактически создал нашу лирику. И совершенно справедливо позже Белинский писал: «Без Жуковского мы не имели бы Пушкина».
Василий Андреевич родился 9 февраля 1783 года в богатой дворянской усадьбе в селе Мишенском Белевского уезда Тульской губернии. Он был внебрачным сыном помещика А. И. Бунина и пленной турчанки Сальхи, считавшейся крепостной. Отчество и фамилию ему дали по его крестному отцу, бедному дворянину А. Г. Жуковскому. Воспитывался он и первоначальное образование получил в семье Буниных. Для продолжения образования его отвезли в Москву и отдали в Благородный пансион при Московском университете (1797–1801). В эти годы он начинает печатать свои стихи, а в 1802 году становится известным, опубликовав вольный перевод элегии английского поэта Томаса Грея «Сельское кладбище».
Остановимся немного на этой элегии. Во-первых, публикация состоялась в журнале самого Карамзина «Вестник Европы». Во-вторых, сразу проявились основные особенности поэтического дарования Жуковского. Для выражения своей собственной идеи поэт заимствует тему и образы, ее раскрывающие. Так он будет и потом нередко поступать при создании своих лирических стихотворений и баллад. «Это вообще характер моего авторского творчества, — разъяснял поэт впоследствии, — у меня почти все или чужое, или по поводу чужого — и все, однако, мое». Жуковский предпочитал по готовому рисунку вышивать свой лирический узор — и достигал в этом совершенства. «Фауст» Гёте — тоже узор по известному сюжету. «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах — соперник», — это тоже одна из основных творческих формул Жуковского.
В элегии Грея наш поэт значительно усиливает в своем поэтическом тексте мотив благородства и высоких нравственных достоинств простых и скромных крестьян и осуждение привилегированных слоев общества. В подстрочнике у Грея: «Но вы, гордые, обвиняете их в том, что память не воздвигла на их могиле саркофаги…» Жуковский эту мысль выражает так:
А в первоначальной редакции у него было сказано еще резче:
И в своих оригинальных произведениях, и в переводах Жуковский воспевает мирную жизнь народа, чуждую суеты и, как говорят, политики, социальных конфликтов. Он не касается общественных противоречий, он больше интересуется нравственной, душевной стороной человеческой жизни. Его внимание по преимуществу направлено на внутренние переживания — в основном, возвышенные и созерцательные. Все это мы находим в его стихах «К поэзии», «Стихи на день рождения», «Сон Могольца», «К Филарету», «К Нине», «Славянка», «К Батюшкову» и других.
На нашествие Наполеона в 1812 году Жуковский откликнулся патриотической поэмой «Певец во стане русских воинов». Он был в рядах ополчения. Со своим отрядом он стоял под Можайском в день Бородинского сражения, «слышал свист нескольких ядер и канонаду дьявольскую», как он сам писал. Затем отступал к Москве и за Москву, по Калужской дороге. Здесь в начале октября, перед сражением у Тарутина, которое стало началом разгрома наполеоновской армии, он и написал стихотворение — «Певец во стане русских воинов». Оно сразу стало распространяться в списках, вызывая восторг читателей.
Стихотворение представляло собой романтическую «оду». Оно прекрасно выразило тот патриотический энтузиазм, который охватывал в те дни все русское общество. Жуковский напоминает бойцам 1812 года славные героические традиции русского народа, вызывает в памяти своих современников образы Святослава Киевского, Дмитрия Донского, Петра I, Суворова.
Жуковский восхваляет и русского царя, славит фельдмаршала М. И. Кутузова, развертывает целую вереницу образов героев Отечественной войны: Ермолова, Раевского, Витгенштейна, Коновницына, Воронцова… Особую симпатию его вызывают командиры казачьих и партизанских отрядов. Так, используя некоторые приемы героического стиля, заимствованные из «Слова о полку Игореве», он прославляет Платова:
Патриотические чувства поэта, выраженные с таким блеском в «Певце во стане русских воинов», а также в другом стихотворении — «Императору Александру» (1814), были высоко оценены при дворе. Императрица пригласила его стать своим «чтецом». Потом он стал учителем невесты будущего самодержца Николая I, а позднее — наставником его сына и наследника, будущего царя Александра II.
О взглядах Жуковского дает представление письмо к Сперанскому, который тоже воспитывал наследника верховной власти в России. Жуковский был главным воспитателем цесаревича, Сперанский спрашивал у него совета. Василий Андреевич делится своими сокровенными мыслями:
«Ваше мнение о ходе воспитания вел. князя мне дорого… Воспитание вел. князя идет хорошим порядком… Русский государь должен быть предпочтительно русским. Но это не значит, что он должен все русское почитать хорошим, потому единственно, что оно русское. Такое чувство, само по себе похвальное (ибо происходило бы от любви к тому, что он любить более всего обязан), было бы предрассудок, вредный для самого отечества. Быть русским есть уважать народ русский, помнить, что его благо в особенности вверено государю Провидением, что русские составляют прямую силу русского монарха, что их кровию или любовию утвержден и хранится трон их царя, что без них и он ничто, что они одни могут ему помогать действовать с любовию к отечеству. Иностранец может быть полезен России. И даже более русского, если он просвещенный: но он будет действовать для одной чести, для одной корысти, редко из любви к России. Русский, при честолюбии, будет иметь и любовь к России. И русский с талантом и просвещением всегда будет полезнее России, нежели иностранец с талантом и просвещением. Если русских просвещенных менее, нежели иностранцев, то не их вина: вина правительства. Оно само лишает их способов стать наряду с иностранцами, и потому не вправе обвинять их в том, что они уступают последним. Без уверенности народа, что государь его имеет к нему доверенность, уважение и предпочтение, не будет привязанности народа к государю. Замеченное предпочтение государя иностранцам оскорбляет народную гордость, а оскорбленная народная гордость не прощается: она производит ненависть, может произвести и мятежи. Кого тогда обвинять?
Государь Русский! Помни, что ты русский! Помни Куликовскую битву, помни Минина и Пожарского, помни 1812 год!»
Особенно удаются Жуковскому баллады. После успеха «Людмилы» он пишет баллады на сюжеты из произведений Шиллера, Саути, Вальтера Скотта — «Старушка» (1814), «Варник» (1814), «Ахилл» (1814), «Гаральд» (1816) и другие. Особенно значительными стали «Эолова арфа» (1814) и «Вадим» (1817). «Эолова арфа» написана на абсолютно оригинальный сюжет, Белинский называл ее лучшей балладой поэта.
Безусловно, Жуковский был в центре литературной жизни Петербурга, был бессменным поэтическим секретарем литературного объединения «Арзамас», поддержал талант Пушкина, а прочитав его поэму «Руслан и Людмила», послал поэту свой портрет с надписью «Победителю ученику от побежденного учителя».
Жуковский перевел много произведений западноевропейских и восточных поэтов — «Орлеанскую деву» Шиллера, «Шильонский узник» Байрона, «Ангел и пери» Мура, «Ундину» Лямотт-Фуке, отрывок из «Махабхараты», большой эпизод из «Шахнаме» Фирдоуси. Главный его труд переводчика — это непревзойденный и до сих пор перевод «Одиссеи» Гомера.
Последние десять лет своей жизни поэт прожил с молодой женой, дочерью художника Рейтерна, за границей. Умер Жуковский в Баден-Бадене 24 апреля 1852 года. Тело его было перевезено в Россию и похоронено на петербургском кладбище рядом с могилой его учителя и друга — Н. М. Карамзина.
Геннадий Иванов
Джордж Гордон Байрон (1788–1824)
Лермонтов в 1830 году написал:
И хотя уже через два года Лермонтов напишет: «Нет, я не Байрон, я другой…», что прежде всего говорит о стремительном внутреннем развитии, созревании самобытного гения, но увлечение Байроном не прошло бесследно для Лермонтова.
Пушкин пишет вариации на мотивы Байрона, К. Батюшков публикует свое свободное переложение 178-й строфы Песни четвертой поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» Байрона, Жуковский делает вольные переводы Байрона. Стихи из Байрона есть у Вяземского, у Тютчева, Веневитинова…
На смерть английского поэта откликнулись многие русские собратья по перу. Мы читаем знаменитое пушкинское «К морю» и не вспоминаем, что это стихотворение («Прощай, свободная стихия!..»), как Пушкин говорил, «маленькое поминаньице за упокой души раба Божия Байрона».
Все выше сказанное напоминает нам, что Байрон в начале XIX века был необычайно популярен в России. Вообще в Европе тогда не было более знаменитого поэта. Достоевский это объясняет так: «Байронизм появился в минуту страшной тоски людей, разочарования их и почти отчаяния. После исступленных восторгов новой веры в новые идеалы, провозглашенной в конце прошлого столетия во Франции… явился великий и могучий гений, страстный поэт. В его звуках зазвучала тогдашняя тоска человечества и мрачное разочарование его в своем назначении и в обманувших его идеалах. Это была новая и неслыханная еще тогда муза мести и печали, проклятия и отчаяния. Дух байронизма вдруг пронесся как бы по всему человечеству, все оно откликнулось ему».
Довольно короткая жизнь Байрона была наполнена борьбой за свободу и национальную независимость, его свободолюбивая лира призывала к свержению деспотизма и тирании, он выступал против захватнических войн. Он покинул Англию, чтобы принять участие в войне за независимость итальянского и греческого народов. Одним словом, это была ярчайшая личность.
Родился поэт в Лондоне 22 января 1788 года. По линии отца он принадлежал к очень древнему, но уже вырождающемуся роду. Отец его промотал состояние жены, вел себя с матерью Джорджа оскорбительно, цинично, а порой и безумно. В конце концов она взяла ребенка и уехала в родное шотландское затишье в Абердин. А отец Байрона скоре покончил с собой. Вероятно, трагедия семьи наложила свой отпечаток и на характер, и на судьбу Байрона. В десять лет к Джорджу перешел титул лорда, обладание родовым замком и роль главного представителя рода Байронов.
Байрону полагалось поступить в аристократическую закрытую школу. Он выбрал школу в Гарроу. Здесь он глубоко изучал историю, философию, географию, античную литературу (в подлинниках) и много занимался спортом. Несмотря на свою хромоту — вследствие перенесенного в три года полиомиелита Байрон хромал на правую ногу — он хорошо фехтовал, играл в крикет в команде школы, был великолепным пловцом. В 1809 году он переплыл устье реки Тахо, преодолев стремительное течение в момент океанского прилива. В 1810 году за один час и десять минут пересек пролив Дарданеллы из города Абидос в Сестос. Итальянцы назвали его «англичанином-рыбой» после того, как он победил в заплыве в Венеции в 1818 году, продержавшись на воде четыре часа двадцать минут и преодолев расстояние в несколько миль.
Писать стихи Байрон начал рано, много переводил с древнегреческого языка и латыни, но серьезно стал заниматься поэзией, уже будучи студентом Кембриджского университета.
В своих юношеских стихах он бравировал во славу любви и кутежа, но издав первую книжечку из 38 стихотворений, тут же ее и уничтожил по совету одного друга семьи, раскритиковавшего за нескромность, чувственность деталей.
Настоящий Байрон начинается с любви к Мэри Энн Чаворт. С ней он познакомился в детстве, в пятнадцать лет горячо полюбил. Потом встретил ее уже замужем и убедился, что чувство к ней не угасло. Тогда и появились стихи, которые многие считают шедеврами поэтического искусства.
Весной 1809 года поэт опубликовал свою первую сатирическую поэму «Английские барды и шотландские обозреватели». В ней он во весь голос сказал о гражданской ответственности писателя.
В этот же год поэт отправился в Португалию и Испанию, затем в Албанию и Грецию. Два года он путешествовал, как он говорил, «изучал политическое положение».
События, свидетелем которых стал Байрон — а это прежде всего захват наполеоновскими войсками Испании и партизанская война там — вдохновили его на поэму. 31 октября 1809 года он начал писать поэму «Паломничество Чайльд Гарольда». Песнь первая рассказывает о герое, пресыщенном юноше Чайльд Гарольде, который плывет в Испанию, где идет война с армией Наполеона. Испанский народ встает на защиту своей родины. Байрон, уже от своего имени, обращается к нему с призывом:
Реконкиста — это напоминание о восьмисотлетней героической борьбе испанского народа за отвоевание страны от мавров.
В Греции Байрон изучает новогреческий язык, записывает народные песни. Тогда Греция была оккупирована — это была часть Османской империи. Байрон встречается с одним из лидеров борьбы за независимость Греции — Андреасом Лондосом, переводит «Песню греческих повстанцев». Конечно, такой поступок поэта вызвал восхищение во многих странах у свободолюбивых людей.
Летом 1811 года Байрон вернулся в Англию. Он увидел, в какой нужде пребывает народ на его родине. Как раз в это время доведенные до крайней нище безработные ткачи и прядильщики, которых выгнали на улицу после введения ткацких и прядильных машин, собирались в отряды в Шервудском лесу под предводительством Нэда Лудда. Луддиты, как они себя называли, врывались в мастерские и разбивали станки. 27 февраля 1812 года предстояло обсуждение законопроекта о введении смертной казни разрушителям станков в палате лордов. Байрон выступил на стороне ткачей.
Речь лорда Байрона в защиту луддитов признана одним из лучших образцов ораторского искусства. Перед голосованием он пишет еще полное сарказма стихотворение, назвав его «Одой»:
Ода авторам билля против разрушителей станков
(Перевод О. Чюминой)
10 марта 1812 года вышли в свет Песни первая и вторая поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда». Она имела невероятный успех. Байрон стал сразу знаменитым.
Осенью 1814 года поэт обручился с мисс Анной Изабеллой Милбэнк.
В апреле 1816 года Байрон вынужден был покинуть Англию, где его просто травили кредиторы и многочисленные газеты за его поддержку луддитов и за многое другое, что не нравилось чопорным аристократам.
Байрон уехал в Швейцарию, где познакомился и подружился с Шелли, выдающимся поэтом-романтиком. В Швейцарии Байрон написал поэму «Шильонский узник» (1817), лирическую драму «Манфред» (1817). Вскоре он переехал в Италию. Наиболее значительные из лиро-эпических поэм итальянского периода — «Тассо» (1817), «Мазепа» (1819), «Пророчество Данте» (1821), «Остров» (1823). Он создал трагедии на сюжеты из итальянской истории «Марино Фальеро» (1821), «Двое Фоскари» (1821), мистерии «Каин» (1821), «Небо и земля» (1822), трагедию «Сарданапал» (1821), драму «Вернер» (1822).
В Италии поэт познакомился с карбонариями — членами тайной организации итальянских патриотов. Раскрытие их заговора и разгром организации положили предел революционной деятельности Байрона в Италии. От преследований полиции его спасли общеевропейская известность и титул лорда.
Весной 1823 года поэт отправился в Грецию, где опять принял участие в национально-освободительной борьбе греческого народа против Турции. По дороге — в порту Ливорно — Байрон получил стихотворное послание от Гёте, великий старец благословлял Байрона и поддерживал.
В Греции поэт занимался организацией и обучением боевых отрядов. 19 апреля 1824 года он скоропостижно скончался от лихорадки.
В последние годы Байрон работал над созданием своего крупнейшего произведения — поэмы «Дон Жуан» (1818–1823) — широкого реалистического полотна европейской жизни на рубеже XVIII–XIX веков.
Рассказ о Байроне мы закончим его же стихотворением.
(Перевод А. Плещеева)
Геннадий Иванов
Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829)
Три писателя подарили нашему народу больше всех крылатых слов, ставших, по сути, поговорками, родной обиходной речью. Это — Крылов, Грибоедов, Пушкин. Если же учесть, что Грибоедов написал только одно произведение, то в этом смысле его можно поставить на первое место.
Начиная со знаменитой фразы «А судьи кто?» можно приводить, и приводить, и приводить примеры. Комедия «Горе от ума» уже в своем названии содержит поговорку. А дальше — «Ах, злые языки страшнее пистолета», «Ба! Знакомые все лица», «Блажен, кто верует, тепло ему на свете», «В мои лета не должно сметь / Свое суждение иметь», «Влеченье, род недуга», «Времен очаковских и покоренья Крыма», «Все врут календари», «Герой не моего романа», «Дверь отперта для званых и незваных», «Дистанции огромного размера», «Есть от чего в отчаянье прийти», «Завиральные идеи», «И дым отечества нам сладок и приятен» — какая блистательная строка, неисчислимое количество раз ее цитировали, а с какими чувствами ее произносили в эмиграции…
«Век нынешний и век минувший», «Кричали женщины ура / И в воздух чепчики бросали», «Мильон терзаний», «Минуй нас пуще всех печалей / И барский гнев, и барская любовь», «Нельзя ли для прогулок / Подальше выбрать закоулок», «Ну как не порадеть родному человечку», «Подписано, так с плеч долой», «Пойду искать по свету, / Где оскорбленному есть чувству уголок», «Послушай, ври, да знай же меру», «С чувством, с толком, с расстановкой», «Свежо предание, а верится с трудом», «Словечка в простоте не скажут, / все с ужимкой», «Служить бы рад, прислуживаться тошно» — эта фраза Грибоедова волновала души целых поколений.
«Счастливые часов не наблюдают» — это выражение поэта стало, безусловно, поговоркой. Исследователи усматривают здесь связь с выражением Шиллера «Счастливому часы не бьют».
«Уж коли зло пресечь, / Забрать все книги бы да сжечь», «Французик из Бордо», «Что говорит! И говорит, как пишет!», «Что за комиссия, создатель, / Быть взрослой дочери отцом», «Шел в комнату, попал в другую», «Шумим, братец, шумим»…
Вот такое богатство языка в комедии Грибоедова. Люди, прочитавшие ее еще в рукописи, так и сыпали фразами, пересказывая комедию знакомым. Содержание, конечно, волновало прежде всего, но каким языком выражено это содержание! Язык героев стал основным выразителем образов. Во многом из-за языка стали крылатыми даже фамилии самих героев комедии — Молчалин, Фамусов, Скалозуб.
О сути комедии «Горе от ума» Пушкин написал: «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собой признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его — характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана не ясно: не то …, не то московская кузина. Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него труса? Старая пружина, но штатский трус в большом свете между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен. Больные разговоры, сплетни, рассказ Репетилова о клобе, Загорецкий, всеми отъявленный и всюду принятый — вот черты истинно комического гения. Теперь вопрос. В комедии „Горе от ума“ кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловым и тому подобными… Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту».
И еще Пушкин сказал: «О стихах я не говорю: половина — должна войти в пословицы». Так и произошло.
Мнений о комедии было очень много — и самых разных. Такой прозорливец, как Белинский, сначала восторженно принял «Горе от ума», но через несколько лет свое мнение поменял, отметив гениальную отделку произведения, осудил содержание «Это просто крикун, фразер (о Чацком), идеальный шут… неужели войти в общество и начать ругать в глаза дураками и скотами значит быть глубоким человеком?»
Но еще через несколько лет Белинский опять вернется к этой комедии и напишет: «Всего тяжелее мне вспомнить о „Горе от ума“, которое я осудил… говорил свысока, с пренебреженьем, не догадываясь, что — это благороднейшее, гуманическое произведение, энергический (при этом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников… против невежества, добровольного холопства…».
Большинство хвалило за «гражданский образ мыслей». Ругали комедию те, на кого была направлена сатира Грибоедова — московский генерал-губернатор, князь Голицын…
Родился Грибоедов, по одним данным, в 1795 году, по другим — в 1790, в Москве. Принято считать верной первую дату. Отец был офицером. Первоначальное образование великий драматург получил дома под руководством библиотекаря Московского университета, ученого-энциклопедиста Петрозилиуса. В 1806 году поступил на словесное отделение Московского университета, которое окончил со званием кандидата. Александр Сергеевич был разносторонне талантлив: он владел основными европейскими языками, знал древние языки, позднее изучил восточные, обладал музыкальным даром — известны два его вальса, которые и сейчас порой исполняются на концертах, интересовался наукой.
Во время Отечественной войны 1812 года Грибоедов добровольно вступил в гусарский полк. Но в боях ему участвовать не довелось.
В 1815 году перевел пьесу французского драматурга Лессера «Семейная тайна», которую тут же поставил Малый театр. Он писал полемические статьи, в том числе о театре.
В июне 1817 года, почти одновременно с Пушкиным и Кюхельбекером, Грибоедов поступил на службу в Коллегию иностранных дел. Он был знаком со всеми видными писателями своего времени.
Жизнь Грибоедова резко изменилась после дуэли, в которой один из ее участников В. В. Шереметев получил смертельное ранение. Потрясенный случившимся, Грибоедов принял место секретаря русской дипломатической миссии в Персии. Поговаривали, что то была замаскированная ссылка. Этот период своей жизни Грибоедов назвал «дипломатическим монастырем» — он делал много набросков, планов, в те годы созревал замысел «Горя от ума».
Эта пьеса была написана в начале 1820-х годов, а впервые поставлена в Петербурге и Москве только в 1831 году. Издали ее впервые без цензурных купюр вначале за границей в 1858 году, а в России — в 1862-м.
Грибоедов много читал свою комедию в салонах, так что до постановки свет ее знал, и успех она имела огромный.
Как дипломат Грибоедов проявил себя прекрасно в заключении выгодного для России Туркманчайского мира с Персией. За это он был щедро награжден и возведен в ранг полномочного министра-резидента России в Персии.
6 июня 1828 года Грибоедов снова отправился на Восток. Уезжал он с тяжелыми предчувствиями, но надо было выполнить два ответственных поручения, предусмотренных мирным договором. По дороге он остановился в Тифлисе и женился на дочери грузинского поэта Чавчавадзе — Нине Александровне.
Два ответственных поручения в Персии — это взыскание контрибуции и отправка на родину русских подданных. Выполнить эти поручения было трудно прежде всего потому, что озлобленных и фанатичных персов против Грибоедова настраивали некоторые члены английской миссии.
Именно благодаря подстрекательству в Тегеране в декабре 1829 года произошло злодейское нападение фанатичной толпы на русскую миссию — все члены миссии, кроме одного человека, были перебиты. Грибоедов мужественно защищался до последнего. Его тело было так обезображено, что опознать Грибоедова удалось только по кисти левой руки, простреленной на дуэли с Якубовичем.
Пушкин сказал о смерти Грибоедова: «Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна».
Пьесу «Горе от ума» все, конечно, читали, поэтому пересказывать ее не имеет смысла. Хочется только расставить несколько акцентов.
Есть ли антикрепостническая направленность в «Горе от ума»? Конечно есть, хотя вроде и не принято сейчас об этом говорить.
С другой стороны, давно прошли времена крепостного права, но комедия эта всегда актуальна Почему? Потому что Грибоедов создал вечные образы, которые отражают и современных нам скалозубов, фамусовых, молчалиных. Ведь и сегодня вокруг нас есть и плутоватый Загорецкий, и шумный Репетилов. Да и Чацкий, этот молодой человек первой четверти XIX века, все-таки принадлежит не только своему времени — всегда приходят новые всплески борьбы за светлые идеалы, когда необходимо обличить пороки прошлого, чтобы устремиться к чему-то более достойному. Во все времена человек отчаивается, разуверяется и может повторить вслед за Чацким:
Главный конфликт комедии — между Чацким и Фамусовым — не в споре ума и глупости, а в разных взглядах на жизнь вообще. Это скорее нравственный конфликт. Великий русский писатель Иван Гончаров сказал: «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим».
Особый дар драматурга заключается в умении создать такие образы, чтобы актеры могли во всей полноте проявить свои таланты, независимо от эпох и ситуаций. Поэтому «Горе от ума» уже два века не сходит с российской сцены. В ней есть все и на все времена.
Геннадий Иванов
Оноре Де Бальзак (1799–1850)
«Если выбирать между Фаустом и Прометеем, — говорил Бальзак, — я предпочитаю Прометея». Прометей в споре с античными богами встал на сторону людей; он похитил для них огонь с Олимпа и научил им пользоваться, за что был прикован к скале, где его терзал орел… Титан, не побоявшийся совершить свой подвиг, зная, что его ждет самая жестокая казнь, стал самым ярким образом греческой мифологии.
Оноре де Бальзак — одна из самых монументальных фигур всемирной литературы — совсем не абстрактно почитал Прометея. «Человеческая комедия» Бальзака — это великий человеческий эпос, созданный титаном. Однако, в отличие от Прометея, титаном он не родился — он им стал.
Жорж Санд называла молодого Бальзака «дитя и властелин». В ее воспоминаниях он описан как «искренний до стыдливости, в бахвальстве доходящий до вранья, верящий в себя и доверчивый к другим, очень экспансивный, очень добрый и крайне безрассудный… циничный в целомудрии, пьянеющий от воды… трезвый и романтичный в равном избытке, доверчивый и скептический, полный противоречий и тайны… еще молодой, но уже необъяснимый…».
И, надо добавить, неудержимый в проявлении всех чувств и желаний — в этом уже ощущался великий человек, который велик во всем. «Еще в детстве я решил стать великим человеком и, ударяя себя по лбу, говорил, как Андре Шенье: „Здесь кое-что есть!“» («Шагреневая кожа»). Двадцати с небольшим лет неистово влюбился в сорокапятилетнюю Лору Берни (женщину, как теперь говорят, «бальзаковского возраста»). Будучи дамой остроумной и ироничной, к тому же матерью семерых детей, она не скрывала своего возраста и довольно зло посмеивалась над пылким влюбленным. Однако уже совсем скоро стала его подругой и наперсницей во всех литературных и коммерческих начинаниях, расставшись с семьей.
Надо сказать, до конца дней Бальзак сохранил о ней самые поэтические и благодарные воспоминания. Много лет спустя, в 1836 году, она неизлечимо заболела, и он писал матери: «Я вне себя от горя. Госпожа де Берни умирает!» Ей он посвятил роман «Лилия долины», где можно найти такое признание: «Она не только пленила меня как женщина, которая покоряет нас своей преданностью и страстью, нет, она заполнила мое сердце целиком, и отныне каждое его биение было нераздельно связано с ней; она стала для меня тем, чем была Беатриче для флорентийского поэта и безупречная Лаура для поэта венецианского, — матерью великих мыслей, скрытой причиной спасительных поступков, опорой в жизни, светом, что сияет в темноте, как белая лилия среди темной листвы». Перед смертью Лора успела увидеть самый первый, спешно для нее отпечатанный, экземпляр романа, написанного о ней.
Свои первые литературные пробы Бальзак начал с трагедии «Кромвель» и получил на нее такой отзыв от академика и писателя Андрие: «Автору надлежит заниматься чем угодно, но только не литературой». «Трагедия — не моя стихия», — лишь и сказал Оноре, снова взявшись за перо…
Бальзак принадлежал к поколению, рожденному под звездой Бонапарта, — поколению победителей, которое считало, что должно приобрести весь мир. И, заметим, Бальзаку это удалось.
Оноре Бальзак родился 20 мая 1799 года в городе Туре. К тому времени его отец, крестьянский сын Бернар Франсуа Бальса, самоучка, обладающий неуемной энергией, природным умом и честолюбием, сделал свою головокружительную карьеру и сменил простонародную фамилию Бальса на более благородную — Бальзак. В пятьдесят один год он женился на восемнадцатилетней красавице Лоре Саламбье из династии весьма состоятельных суконщиков. Военный чиновник «по интендантскому ведомству», друг префекта города, он слыл вольтерьянцем и бумагомаракой. Из-под его пера появлялось множество брошюр на всевозможные темы — от способов борьбы с бешеными собаками до архитектурного переустройства городов; была среди них и «Памятная записка о постыдном распутстве, причиной коего служат юные девицы, обманутые и брошенные в жестокой нужде». Так что Франсуа Бальзак был еще и моралист (но, как говорится, судьба играет человеком — когда ему было 82 года, разразился грандиозный семейный скандал, поскольку одна из местных девиц ждала от него ребенка).
Франсуа Бальзак прочил сыну юридическое поприще. В 1814 году семья переехала в Париж, и Оноре поступил в Школу права, вместе с тем посещая лекции по литературе в Сорбонне. Школу он окончил, но от юридической карьеры отказался и решил зарабатывать деньги литературным трудом. В семье Бальзаков все питали слабость к сочинительству, поэтому к решению старшего сына отнеслись с большими надеждами.
Около десяти лет Оноре пытался нащупать «золотоносные темы», написал несколько посредственных романов в соавторстве с другими литераторами, публиковался под псевдонимами. Ни славы, ни денег первые опыты ему не принесли. И лишь в 1829 году роман «Шуаны, или Бретань в 1799 году» (позднее — «Шуаны»), впервые подписанный собственным именем, заставил заговорить о нем как о писателе. Вышедшая вослед за этим «Физиология брака» — серия зарисовок из частной жизни — сделала его известным, и только «Шагреневая кожа» подарила ему наконец вожделенную славу.
Далее — с неподдающейся осознанию стремительностью — были созданы все его знаменитые произведения: «Гобсек» (1830), «Полковник Шабер» (1832), «Евгения Гранде» (1833), «Прославленный Годиссар» (1834), «Отец Горио» (1834), «Поиски абсолюта» (1834), «Прощенный Мельмот» (1835), «Обедня безбожника» (1836), «Дело об опеке» (1836), «Музей древностей» (1837), «Банкирский дом Нусингена» (1837), «Пьер Грассу» (1839), «З. Маркас» (1840), «Темное дело» (1941), «Утраченные иллюзии» (1835–1843), «Комедианты неведомо для себя» (1845), «Кузина Бетта» (1846), «Кузен Понс» (1846–1847), «Блеск и нищета куртизанок» (1838–1847) и многие-многие другие.
К этому следует добавить и 100 блестящих «Озорных рассказов» в декамероновой манере, и бесконечное множество статей, эссе и других работ.
Еще в 1841 году Бальзак все написанное и задуманное обобщил названием «Человеческая комедия», разделив романы, повести, новеллы по циклам: «Этюды о нравах», «Философские этюды» и «Аналитические этюды», а «Этюды о нравах» в свою очередь поделил на Сцены — из частной, провинциальной, парижской, политической, военной и сельской жизни. Он задался целью создать колоссальный памятник истории нравов своего века — написать 143 романа, но успел закончить «лишь» 95…
18 августа 1850 года тяжелая болезнь — гипертрофия сердца — оборвала жизнь писателя.
Трудно поверить в то, что Бальзак прожил всего пятьдесят один год! Как и в то, что, написав первый серьезный роман в тридцать лет, за следующие неполных двадцать создал все остальное. «То, что называлось Оноре де Бальзак… — писал Ян Парандовский, — было заполнено огромной толпой человеческих существ, и каждого из них хватило бы на целую жизнь, заканчивающуюся славой или богатством, нуждой или тюрьмой…»
В этой толпе были финансисты и антиквары, мистики и шарлатаны, полицейские и преступники, обольстительницы и благонравные девицы, маркизы и куртизанки, художники и поэты, национальные гвардейцы и ростовщики, скупцы и расточители, нищие и кардиналы… Весь этот пульсирующий, вулканический, многоголосый мир, все эти чувства, страсти, бьющие через край, втягивают в себя, как втягивает нас жизнь в свои вихревые потоки. Потому, верно, что для Бальзака его «творческие сны» были реальнее самой реальности. Некоторые истории из его жизни звучат как анекдоты: друг рассказывает Бальзаку о болезни кого-то из своих близких. Писатель нетерпеливо прерывает: «Ну хорошо! Вернемся все-таки к действительности — поговорим об Евгении Гранде!» (то есть о героине романа, который он писал).
О том, как писал Оноре де Бальзак, ходят легенды. Кто же не слышал об одержимых ночах Бальзака: что он работал, стоя босиком на каменном полу, дабы не клонило в сон; что прожил он за счет пятидесяти тысяч чашек кофе и умер от этих пятидесяти тысяч чашек кофе.
Дело, конечно, не в кофе, а в том, увы, что никому еще не удавалось безнаказанно работать день и ночь.
Бальзак был мастером авантюрного романа, да и сама его жизнь похожа то на авантюрный, то на трагический роман. И такой роман написан — «Прометей, или Жизнь Бальзака» Андре Моруа, который так сказал о своем герое: «Бальзак был то святым, то каторжником, то честным, а то подкупленным судьей, министром, светским щеголем, куртизанкой, герцогиней и всегда — гением».
По-разному люди обнаруживают свой талант. Смолоду навязчивой идеей Оноре была мечта разбогатеть. В своих книгах он ворочал огромными суммами, знал с бухгалтерской дотошностью состояния всех своих персонажей, а в жизни зажигался головокружительными финансовыми прожектами, влезал в долги, пережил не одно крушение своих коммерческих надежд, а когда наконец понял, что его «золотая жила» — литература, уже находился в заложниках у кредиторов на всю оставшуюся жизнь.
Кстати, именно Бальзак поднял вопрос о защите авторского права В 1834 году он опубликовал открытое письмо «Французским писателям XIX века», в котором показал все изъяны законодательства, не способного защитить писателей от грабительских издательских условий, а также предложил создать Общество литераторов, став одним из первых его председателей. Оно существует во Франции по сию пору.
Всю жизнь Бальзак прожил холостяком (не считая союза с Лорой Берни, но то была, как мы знаем, «Беатриче и Лаура»), он даже имел свою теорию, по которой семейная жизнь отбирает творческую энергию. Дюма-сын передал слова, которые когда-то ему говорил тридцативосьмилетний Бальзак: «Я точно высчитал, сколько мы утрачиваем за одну ночь любви. Слушай меня внимательно, юноша, — полтома. И нет на свете женщины, которой стоило бы отдавать ежегодно хотя бы два тома». Разумеется, он не раз влюблялся, и, как правило, в знатных дам, и почти всегда «осеннего» возраста (ему приписывают слова: герцогине никогда не может быть больше сорока лет). В пятьдесят один год, как когда-то его отец, он наконец обвенчался — с польской аристократкой Эвелиной Ганской после пятнадцати лет их переписки, чтобы через несколько месяцев умереть… Значит, он уже знал, что все его тома написаны.
В молодые годы безвестный Бальзак держал на своем письменном столе статуэтку Бонапарта, к шпаге которого был прикреплен листок с надписью: «То, чего он не довершил шпагой, я осуществлю пером. Оноре де Бальзак». И он действительно завоевал весь мир.
Любовь Калюжная
Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837)
Есть у Игоря Северянина такая запевка:
Немного изменив ее, можно сказать, что в России о Пушкине писать, или думать, или говорить, или даже читать его в глубоком уединении и сосредоточенности — это тоже стремиться в храм. Тут тебе и полевые ковры, и лесные горы, и зимние вечера, когда «буря мглою небо кроет», и зимние утра, когда «мороз и солнце, день чудесный», и прекрасная осень — «октябрь уж наступил» — и море, и степи, и Кавказ, и лучшие в русской поэзии стихи о товариществе и дружбе, о любви, самая пронзительная в нашей поэзии отповедь «клеветникам России», самое убедительное пророчество о «бесах», тут и герои русской истории, и добрейшая няня Арина Родионовна, тут страницы мировой культуры и вселенная человеческих характеров и судеб, «тут горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». А самое главное — тут все Пушкиным написано, то есть так, как никем и никогда, сами буквы, слова, интонация что-то волшебное делают с нашей душой, волнуют ее, тревожат ум, начинаешь острее и глубже осознавать себя и жизнь.
В школе и в институте обычно нам рассказывают про две знаменитые речи — Ф. М. Достоевского и И. С. Тургенева — произнесенные в дни открытия в 1880 году памятника А. С. Пушкину в Москве. Достоевский говорил о «всемирной отзывчивости» Пушкина и вообще русских, а Тургенев отмечал художественный дар нашего гения, по его словам, Пушкин был первым русским поэтом-художником, что он «установил язык и создал литературу». Но в эти же дни прозвучало еще одно прекрасное «Застольное слово о Пушкине» знаменитого драматурга Александра Николаевича Островского. Он очень убедительно сказал как раз о том, с чего я начал, — что делает гений Пушкина с нашей душой: «Сокровища, дарованные нам Пушкиным, действительно велики и неоцененны. Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть. Кроме наслаждения, кроме форм для выражения мыслей и чувств, поэт дает и самые формулы мыслей и чувств. Богатые результаты совершеннейшей умственной лаборатории делаются общим достоянием. Высшая творческая натура влечет и подравнивает к себе всех. Поэт ведет за собой публику в незнакомую ей страну изящного, в какой-то рай, в тонкой и благоуханной атмосфере которого возвышается душа, улучшаются помыслы, утончаются чувства. Отчего с таким нетерпением ждется каждое новое произведение от великого поэта? Оттого, что всякому хочется возвышенно мыслить и чувствовать вместе с ним; всякий ждет, что вот он скажет мне что-то прекрасное, новое, чего нет у меня, чего недостает мне, но он скажет, и это сейчас же сделается моим. Вот отчего и любовь, и поклонение великим поэтам; вот отчего и великая скорбь при их утрате; образуется пустота, умственное сиротство; не с кем думать, не с кем чувствовать».
Потому и называем мы эпоху Пушкина золотым веком русской литературы — потому что с Пушкиным думали, с Пушкиным чувствовали. Сегодня в России, к сожалению, «не с кем думать, не с кем чувствовать», это сиротство сильно ощущается, нет у нас сегодня великого поэта.
О Пушкине написано очень много, больше, чем о каком-нибудь другом писателе России, а может быть, и больше, чем обо всех остальных русских писателях, вместе взятых. Потому что Пушкин — это самая большая тайна России. Иностранцам, кстати, не совсем понятно наше боготворение Пушкина. В переводе на другие языки утрачивается волшебство пушкинского языка. Известно, что вообще перевод — это обратная сторона ковра, то есть изнанка, а не сам наглядный и сочный рисунок, но, оказывается, у Пушкина в оригинале этот рисунок тончайший, что другими языками почти не улавливается. Поэтому, например, в Европе скорее поняли величие Лермонтова, чем Пушкина, Лермонтова много переводили.
Так вот, написано о Пушкине много. У всех на слуху крылатые слова, что Пушкин — «солнце нашей поэзии» (В. Одоевский), что «Пушкин наше все» (А. Григорьев), что Пушкин «начало всех начал» (Горький). Целая плеяда пушкинистов написала тома исследований. И это прекрасно. Потому что у нас пушкинистов читают не только филологи, но и простые читатели, любящие поэта. Я же хочу привести несколько довольно редких высказываний о нашем гении.
Сейчас возвращается в Россию Русское Зарубежье. Публикуются книги, статьи русских первой волны эмиграции, тех, кто оказался в чужом краю после революции 1917 года. Наши писатели и художники, музыканты, искусствоведы, философы искали себе за рубежом опору, почву. И такой опорой и почвой стал для них Пушкин. Как пишет исследователь М. Филин, «Пушкин стал русской идеологией в изгнании». Вот что писал Архиепископ Нестор в 1920-е годы за рубежом: «Среди мучительных переживаний современности, когда наша Родина стонет под тяжким гнетом, а мы, ее изгнанники, едим горчащий хлеб изгнания в нищете и унижении, когда отчаяние порой готово охватить малодушное, настрадавшееся сердце, — радостно вдруг осознать, не разумом только, но сердцем почувствовать, что вопреки всем унижениям, всякому презрению, которых пьем мы полную чашу, все же принадлежим мы к великому, к величайшему в мире народу. А это чувство, это неоспоримое сознание никто в нас не будит так ясно, так ярко, как именно Пушкин».
В 1921 году, перед отъездом в эмиграцию, поэт Владислав Ходасевич сказал на пушкинском вечере: «О, никогда не порвется кровная, неизбывная связь русской культуры с Пушкиным… Это мы уславливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке».
В самые тяжелые исторические периоды Пушкин поддерживает своих соотечественников. Мы сейчас тоже переживаем трудное время, тоже едим «горчащий хлеб», а миллионы русских опять оказались в эмиграции, поневоле оказались там, при распаде СССР. Хочется верить, что и нам суждено аукаться и перекликаться именем Пушкина. И торжествовать с его именем.
Александр Сергеевич родился в Москве 26 мая по старому стилю, 6 июня по новому стилю в 1799 году. Родился в Немецкой слободе, в еще старой, донаполеоновской Москве, больше похожей на большую деревню, состоявшую из отдельных, больших и малых помещичьих усадеб, обросших городскими домами. Принадлежал поэт к старинному, но обедневшему роду. Мать Пушкина Наталья Осиповна (1775–1836) происходила из семьи Ганнибалов, потомков Абрама Ганнибала, выходца из Эфиопии, возвышенного волей Петра I. Отец Сергей Львович Пушкин (1770–1848) был капитаном Измайловского полка. В карамзинской «Истории государства Российского» имя Пушкиных упоминается 21 раз, начиная с периода княжения Александра Невского.
В семье Пушкиных увлечение литературой шло от отца и от дяди Василия Львовича, который сам был поэтом.
В детстве Пушкин воспитывался дома, а с 1811 по 1817 год учился в Царскосельском лицее, где он написал 130 стихотворений, нашел друзей — Дельвига, Пущина, Кюхельбекера, Малиновского, Горчакова… В эти годы он сближается с Чаадаевым, с Жуковским, с Батюшковым.
Уже в лицейские годы Пушкин предсказывает в стихотворении «Городок» (1815) свое бессмертие как поэта — «Не весь я предан тленью…» В конце жизни он подтвердит свое пророчество: «Нет, весь я не умру…» Поразительно, что великое будущее Саши Пушкина провидел и Дельвиг, тоже тогда совсем юный пиит. Он в 1815 году написал в стихотворении «Пушкину»:
В Лицее Пушкин пережил великую эпопею Отечественной войны 1812 года. Первое свое стихотворение опубликовал в журнале «Вестник Европы» в 1814 году. В 1820 году написал поэму «Руслан и Людмила» и стал, можно сказать, широко известным поэтом.
За одну «Вольность» Александр I хотел отправить Пушкина в Сибирь. Поднялась тревога. Чаадаев, Гнедич, Александр Тургенев, Оленин, директор лицея Энгельгардт стали искать заступников, сами обращались к царю. Карамзин ручался, что Пушкин более не будет ничего писать против правительства. Александр I согласился Сибирь заменить ссылкой на юг, точнее, даже не ссылкой, а, как это называлось, назначением к главному попечителю колонистов Южного края генерал-лейтенанту Инзову.
Подсчитано, что Александр Сергеевич проехал по России 34 тысячи километров. «То в коляске, то верхом, / То в кибитке, то в карете, / То в телеге, то пешком…» Дорога на юг была началом его дальних дорог.
Пребывание поэта на Кавказе, в Кишиневе, в Одессе, в Крыму по сути было благом для него, было плодотворным: на юге он написал около 100 стихотворений, четыре поэмы, закончены были две главы и начата третья романа «Евгений Онегин».
На юге Пушкин пробыл больше трех лет и стал тосковать по Петербургу, но в это время недоброжелатели донесли царю о «дурном поведении» поэта, и царь решил отправить его «в наказание» под надзор местного начальства в настоящую ссылку — в имение родителей в Псковскую губернию. 24 июля 1824 года поэту было объявлено о «высочайшей воле» — и он вместе с верным слугой Никитой Козловым выехал в знаменитое теперь Михайловское. По предписанному маршруту, Пушкину запрещалось заезжать по дороге в Киев, Москву и Петербург.
В Михайловском талант поэта, безусловно, достиг своей полной зрелости. Здесь у него был «приют спокойствия, трудов и вдохновенья».
Здесь, в псковской деревне, общаясь с родным народом, родной природой, окончательно сформировалось поэтическое мировоззрение Пушкина. Здесь нашел он черты любимой своей героини Татьяны Лариной. Здесь он увидел и то крепостное бесправие крестьян, на которое откликнулся стихотворением «Деревня» и «Дубровским».
Работая над «Евгением Онегиным», Пушкин признавался: «Лучшего положения для моего поэтического романа нельзя и желать». Здесь, «в глуши лесов сосновых», впервые зазвучали стихи, полные любви к жизни, веры в светлое будущее своего народа, полные того пушкинского солнечного оптимизма, который побеждает и «бешенство скуки» и «горечь изгнанья». В Михайловском были задуманы и написаны такие шедевры мировой литературы, как трагедия «Борис Годунов», третья и четвертая главы и начата седьмая глава «Евгения Онегина», «Граф Нулин», стихотворения «К морю», «Сожженное письмо», «Я помню чудное мгновенье…», «Вакхическая песня», «19 октября», «Зимний вечер», «Песни о Степане Разине», «Пророк» и многие другие. Здесь вообще Пушкиным было написано более ста произведений.
В 1826 году, после разгрома восстания декабристов, новый царь Николай I вызвал Пушкина в Москву, во время их беседы царь объявил, что теперь сам будет цензором поэта.
Вся дальнейшая жизнь Пушкина проходила под ощутимым надзором жандармов и царского двора.
Гений Александра Сергеевича, безусловно, универсален. Современники сравнивали Пушкина с Протеем — божеством, способным принимать любой облик. Перевоплощения и широта творческих интересов Александра Сергеевича поразительны. Для него не составляет труда перенестись в любой период русской или мировой истории — и творить на материале этого периода. От «Песен западных славян» он легко переходит к Корану. От лирического стихотворения — к драматическому произведению, или роману, или сказке, или к трагедии.
«Полтава», «Домик в Коломне», «Маленькие трагедии», «Повести Белкина», богатейшая лирика — основные плоды пушкинской работы 1826–1830 годов. В 1830-е годы в творчестве Пушкина преобладает проза, но в эти же годы создана поэма «Медный всадник», оставшаяся при жизни ненапечатанной, сказки в стихах и замечательные по философской глубине стихотворения. В 1836 году Пушкин основал журнал «Современник», ставший лучшим русским периодическим изданием XIX века.
В конце жизни Пушкин раскаялся в грехах своей молодости, в том числе и в написании, мягко говоря, фривольной «Гаврилиады». Он все больше тяготел к христианскому мировоззрению. Философ Владимир Соловьев даже считал, что, встань Пушкин со смертного одра, он бы уже не стал заниматься литературой. Соловьев считал, что служение Богу стало бы тогда истинным трудом поэта.
В последние годы жизни Пушкин нередко в своих произведениях говорит о молитве, а когда вспоминает в День Лицея друзей, то пишет:
У Пушкина была любимая молитва, сложенная святым Ефремом Сириным в IV веке. Поэт полностью ввел ее в свое стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…»
Сам текст этой молитвы такой:
«Господи и Владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, господи, Царю, даруй ми зрети мои прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».
Гибель Пушкина после дуэли с приемным сыном голландского посланника Дантесом потрясла всю читающую Россию. До сих пор об этой трагедии высказываются совершенно различные мнения. Одни считают, что это был масонский заговор против светлого русского гения. Другие виновником всех интриг вокруг поэта называют царя. Анна Ахматова писала: «Мы имеем право смотреть на Наталью Николаевну как на сообщницу Геккернов в преддуэльной истории». Цветаева тоже считала жену поэта роком Пушкина.
Мне ближе другая точка зрения. У Пушкина ни в судьбе, ни в творчестве нет ничего случайного. Его поэзия и его жизнь — это одно целое. Из всего образа жизни и творчества Пушкина, что, в сущности, одно и то же, вытекает неизбежное поведение поэта: защита чести семьи, жены, в символическом плане — России ценою своей жизни. Поэт, идя на дуэль, был уверен в своих силах, именно поэтому он не попрощался с семьей, не оставил завещания. Был уверен в победе. Но люди полагают, а Бог располагает… Да и представим себе, если бы Пушкин убил Дантеса. Это на все его творчество и жизнь наложило бы какой-то другой отпечаток. «Погиб поэт! — невольник чести…» Но — чести, а не суеты, не барыша, не уныния, не гордыни и болезненного самолюбования. И эпоха стала называться пушкинской.
Провидение даже место выбрало — Черную речку для дуэли. Да, убийство Пушкина — дело черное, но, пишет пушкинист нашего времени Валентин Непомнящий в книге «Поэзия и судьба», гибель поэта не случайна. Даже гибелью своей гений преподает нам урок: «…это было сражение, битва, это была война за отечество». И вспоминается высший смысл того, о чем сказал Некрасов: «Дело прочно, / Когда под ним струится кровь».
Геннадий Иванов
Евгений Абрамович Баратынский (1800–1844)
Евгений Баратынский привлекает к себе людей, стремящихся уяснить себе глубины жизни или, как прежде говорили, стремящихся к Истине. Этот поэт-мыслитель обладал пророческим даром. Судите сами.
Человеку только исполнилось двадцать лет, а он пишет стихотворение, в котором утверждает, что половину жизни он уже прожил — «Жизнь перешел до полдороги…». Так и получилось.
Такие слова говорятся вроде бы случайно, мимоходом, условно, но потом оказывается, что это пророческий дар. Девятнадцатилетний поэт тоже как бы мимоходом говорит: «В стране чужой / Окончу я мой путь унылый…». Умер Баратынский во время путешествия за границу в Неаполе.
Он предсказал поэтическую судьбу Н. М. Языкова, провидчески угадал образ своей жены Анастасии Львовны, предсказал судьбу Дельвигу.
Безусловно, во многое, даже будущее, Баратынский проникал сильно развитым в нем рассудком. «Поверять воображение рассудком» — таков был его девиз. Баратынского не удовлетворяли поэтические картины мира, внешний его покров, он хотел проникнуть в глубину явлений, хотел проникнуть в последнюю правду о жизни, в правду без прикрас. Он сам осознавал, что эта правда без прикрас ведет его к тоске и печали, к глубочайшему пессимизму, но это был его путь, и он шел им.
«Я правды красоту даю моим стихам», — писал Баратынский. В этом он видел свое призвание. К своему дарованию он относился как к высокому поручению: «Совершим с твердостию наш жизненный подвиг. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на что».
«Мысль, острый луч!..» Глубокие размышления привели поэта к разочарованию в жизни. Он убеждается в полной невозможности счастья, в бесполезности даже мечтать о нем. Он разочаровывается в друзьях, вообще в общении с людьми. Он пытается найти утешение в домашнем тепле, в семейной жизни, в сельскохозяйственных заботах в своем имении, но и тут не находит просветления своим тяжким раздумьям. Он провидит в будущем торгашеский дух жизни, разрушение нравственности, гибель искусства, поэзии. «Промышленные заботы» поглотят все поэтическое в жизни.
Поэзия Баратынского при всей ее печали, скорби и, как раньше говорили, разуверении прекрасна прежде всего как поэзия. Он приковал к себе внимание современников не мотивами своей поэзии, а блистательными художественными достоинствами. Например, стихотворение «На что вы, дни!» не из веселых, но это шедевр. Такие стихи воспитывают в людях эстетические чувства, учат отзываться душой на подлинное искусство.
Юдольный мир — земной мир. О языке поэзии Баратынского надо сказать особо. Он часто пользуется архаизмами, церковнославянскими словами и грамматическими формами. Современному читателю порой трудно понимать некоторые места, но, привыкнув к языку Баратынского, уже невозможно представить его другим. Наоборот, архаизмы усиливают своеобразность поэтического мира поэта.
Баратынский, осознавая своеобразие своей музы, писал:
Безусловно, Баратынский в эпоху Пушкина был первым после Александра Сергеевича поэтом. Сам Пушкин так характеризовал его: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя немного одаренного вкусом и чувством… Никогда не старался он угождать господствующему вкусу и требованиям мгновенной моды, никогда не прибегал к шарлатанству, п